Расстояние между мной и черешневым деревом

У доктора на столе блок листков для записей, которые она дает детям во время приема. На них можно рисовать. Я беру листок и принимаюсь водить по нему карандашом. Взрослые говорят вполголоса, а я делаю вид, что не слушаю. Как часто мне теперь приходится «делать вид», особенно после дня рождения. Делать вид, что не плачу; делать вид, что не подслушиваю… Когда я вырасту, мне придется постоянно притворяться, как делают мои мама и папа. Даже сейчас они притворяются, что говорят о чем-то не важном.

– Ну как она? – спрашивает папа.

– Не так плохо.

Взрослые никогда не говорят «плохо», «ужасно» – любую фразу они начинают с «не». Придется и мне так делать, когда вырасту.

«Не так плохо» означает, что все очень плохо. Примерно так же бывает, если наша учительница спрашивает у ребят, идет ли ей новая стрижка. Я уверена, что мальчикам она совсем не нравится, но они отвечают «неплохо», чтобы выглядеть вежливыми и не оказаться у доски.

– Вы уже учите шрифт Брайля?

– Конечно, – отвечает папа. – Мы занимаемся, и немало!

Ну вот, снова это «не». Я прочла одну-единственную книжку – «Маленького принца». Правда, она мне очень понравилась.

– Доктор, нельзя ли что-то придумать? – спрашивает мама, и ее голос подрагивает.

– Бывают очки со встроенной камерой, которые позволяют распознавать картинку и помогают при нарушениях зрения…

Снова очки? Ну уж нет. По-моему, это перебор, да и вряд ли от них будет польза.

– …Но в данном случае они бесполезны. Не будем переутомлять девочку.

Пронесло. Наверняка эти очки просто ужасные, и я вовсе не хочу, чтобы мне на голову приделывали камеру. В школе надо мной будут смеяться.

– Какой прекрасный рисунок, Мафальда! Это же звездное небо, как у Вангога! – замечает доктор Ольга после долгого молчания, заставляя меня подскочить.

Я смотрю на рисунок, где нарисовано несколько серых кружков. Если этот Вангонг рисовал так, как я, – неважный из него художник.

И все же к врачу мы сходили не зря: теперь у меня есть карандаш с ластиком-динозавром и план, как его использовать для дела.

В классе стоит полная тишина: идет контрольная по геометрии. Я уже все сделала, Фернандо поставил мне «отлично» (как обычно, с минусом) и, устроившись на последней парте, уткнулся в свою китайскую книжечку. Он всегда ставит мне «отлично» с минусом. «„Отлично“ за старания, а минус – потому что „отлично“ ты пока не заслужила», – говорит он.

Я оборачиваюсь назад. Кевин корпит над осью симметрии: он так и не понял эту тему.

– Эй!

Кевин приподнимает голову, но тут же утыкается в свой листок. Нужно отвлечь учительницу. Поскольку моя работа готова, я спрашиваю, не принести ли ей кофе. Учительница отрывается от игры в телефоне:

– Спасибо, Мафальда. Я сама схожу. Если услышишь, что кто-то шепчется, запиши фамилии.

Она кладет на мою парту листок, берет сумку и выходит из класса. Самое время действовать. Развалившись, как медведь, Кевин корябает ручкой краешек парты. Оси симметрии ему никак не даются. Стараясь не выпускать из виду Фернандо, который сидит на последней парте, я облокачиваюсь на парту Кевина и шепчу:

– Слушай, хочешь динозавра?

Кевин обожает рептилий. Он просто тащится от змей, игуан и всякого такого. При слове «динозавр» он тут же оживляется.

– Смотри, какой у меня карандаш!

– Клевый!

– Давай меняться!

– Ш-ш-ш, – шипит сзади Фернандо, не отрываясь от книги.

Я кладу карандаш перед Кевином.

– Хочешь, подарю? Но мне нужно кое-что взамен.

– И что же?

– Плащ, в котором ты ездил на ферму. Давай меняться, а?

– Нетушки. Карандаш можно купить в любом киоске.

– В киосках таких не продают – такой есть только у меня. Можем все-таки поменяться, если захочешь.

– Тогда давай еще и лупу.

Карандаша Кевину оказалось мало – мой план не сработал. Но времени на раздумья нет. Все равно лупа мне скоро уже не понадобится.

Я вынимаю из кармана лупу и, пряча руку под партой, протягиваю ее Кевину. Кевин тут же сует ее в портфель.

– Завтра принесешь плащ?

– Размечталась!

В этот момент учительница возвращается в класс. Обычно мне нравится запах горячего кофе, но сегодня от него щиплет глаза и из правого даже катится слеза. Такое бывает, когда я сильно хочу спать. И тут во мне просыпается такая злость, что уже не жалко ни карандаша, ни лупы, а просто хочется закрыть глаза и поставить на всем большой жирный крест. Вычеркнуть из своей жизни всех, кроме Эстеллы и Оттимо Туркарета. Всех и все, кроме моей черешни. Моего дерева.

Иногда я представляю себе, как устроюсь на дереве. Сооружу домик из листьев, а вокруг него будут птичьи гнезда. Их на черешне немало. А если взгрустнется, я просто постучу по стволу черешни и услышу бабушкино «Кто там?».

– Это я, Мафальда, – отвечу я.

Черешневый великан качнет головой, и с веток полетят белые и розовые лепестки, а мы с бабушкой соберем их и будем складывать фигурки и картины. Правда, у меня не будет лупы, без нее будет сложновато. Лишиться лупы довольно неприятно, к тому же это папин подарок. Глядя на нее, на дереве я могла бы вспоминать папу.

Когда звенит звонок, все выбегают в коридор. Кевин вскакивает с места и бежит в туалет.