Расстрел на площади

— Леонид Ильич, я не узнаю вас. Хрущев, разумеется, не захочет сразу отдать приказ войскам на разгон манифестации. Хотя, конечно, это единственный разумный выход. Мы должны заранее просчитывать направление его действий, разве нет? — Председатель КГБ помедлил, сделав вид, что заинтересованно проглядывает очередную бумагу с грифом «Совершенно секретно». Лишь пробежав строчки взглядом, он продолжал: — Ставлю сто против одного, что Хрущев еще долго будет упираться, пока события не заставят его поступать по обстановке.

— Что же делать?

— Использовать это обстоятельство в своих целях.

— Каким же образом? — уйорствовал недоумевающий Брежнев.

— Леонид Ильич, как видно, вы не слишком хорошо знаете собственное начальство. А вот я считаю, что Никита Сергеевич не придумает ничего другого, как направить в Новочеркасск человека из состава ЦК для анализа положения дел на месте.

— Да?

— Да. И это должен быть наш человек.

— Ваш?

— Наш, общий.

— Кого же вы предлагаете?

— Шелепин?

— Да вы что! — Семичастный даже оторопел. Нет, все-таки Леня непроходимый тупица. — Зачем же своих подставлять? «Наш» не означает «свой». «Наш» — значит, пешка, козел отпущения, который, сам того не понимая, будет играть по тем правилам, которые диктуем мы.

— А вы? — Семичастный наконец оторвал взгляд от бумаг и не мигая уставился в глаза Брежнева. Тот против воли ощутил озноб.

— Н-ну… я не знаю, — пробормотал он. — Может, послать Игнатьева? Или Суслова, к примеру.

— А вы уверены, что они станут действовать именно в наших, а не в своих интересах?

— Михаил Андреевич — надежный товарищ, — в замешательстве пробормотал Брежнев.

— В Новочеркасск поедет Баранов, — отчетливо произнес Семичастный.

— Да вы что?!

— Не понял.

Брежнев мучительно пытался сообразить, как отвести неудачную, на его взгляд, кандидатуру. Баранов относился к Брежневу, несмотря на подчиненное служебное положение, свысока. Словно бы понимал истинную цену бровастому импозантному начальнику. Выслушивая из уст Леонида Ильича очередное глобальное указание, Баранов глядел на него своим прозрачным, чуть ироничным взглядом, в котором Брежневу виделось нечто презрительное по отношению к нему лично.

Разумеется, простить к себе такого отношения Брежнев никак не мог. Первым человеком, которого бы он вышвырнул прочь из ЦК, будь на то его воля, стал бы именно Баранов.

— Чем вы недовольны, Леонид Ильич? — снисходительно поинтересовался Семичастный.

— Я не думаю, что Баранов — тот человек, которому мы могли бы доверять, — сказал Брежнев.

— Отчего же?

— Он ненадежный, — после паузы процедил Брежнев.

Семичастный усмехнулся. Он не знал тонкостей взаимоотношений между Брежневым и Барановым, однако, будучи человеком опытным и проницательным, понял все без объяснений.

— Леонид Ильич, не стоит отдаваться во власть эмоций. Мы должны уметь использовать собственных противников в своих интересах. А иначе тогда зачем они нам нужны?

Собеседники вновь переглянулись. На лице Брежнева возникла бледная улыбка. В этот момент зазвонил телефон.

Семичастный напрягся, а Брежнев вздрогнул.

— Алло? — сказал он, сняв трубку. — Брежнев слушает.

— ОН въехал на территорию Кремля, — прозвучал сиплый мужской голос, а следом — короткие гудки.

Бледный Брежнев опустил трубку на рычаги и вопросительно взглянул на председателя КГБ.

— Ни пуха ни пера! — сказал Семичастный.

— Что делать, Леня, что делать? — простонал Хрущев, положив сжатые в кулак руки на крышку письменного стола.

Лицо его было серое и бескровное, под глазами пролегли глубокие тени; и Брежнев с удивлением подумал, что всегда бодрый и молодцеватый Никита, должно быть, уже очень и очень стар и немощен.

Брежнев никогда не задумывался о возрасте Хрущева; он знал дату рождения, однако воспринимал ее оторванно от человека, как абстрактную и ничего не говорящую цифру. Он сам был ненамного младше и потому по инерции продолжал считать Первого секретаря ЦК человеком еще достаточно молодым и полным сил — каковым всегда считал себя самого. Они вместе охотились в заповедных угодьях (Никита при этом мог дать фору даже двадцатипятилетнему азартному охотнику), вместе сиживали за богато накрытыми столами в охотничьих домиках, пили вино и предавались чревоугодию, и никогда Хрущев не показывал своей усталости или недомогания. Правда, он никогда на памяти Брежнева не оборачивался на интересную женщину, разве что если хотел, чтобы этот его жест был замечен окружающими; но Брежнев по здравом размышлении пришел к выводу, что Хрущев, должно быть, просто-напросто не желает дать пищу для разговоров. Мысли, что Первый секретарь уже не интересуется дамским полом, Брежнев не допускал, ибо сам по-прежнему чувствовал себя молодым жеребцом, дай только волю, и без конца одергивал себя на многолюдных мероприятиях, потому что взгляд автоматически скользил по встречным женщинам, к волнующе открытым до колен ножкам.