Расстрел на площади

— Насколько мне известно, бастует весь электровозостроительный. Это тебе не три с половиной человека, это огромный коллектив. Заметь, не интеллигенция, не какая-нибудь прослойка — бастуют рабочие, хозяева государства!

— Ты мне лозунги не толкай. Мы оба с тобой знаем, в каком государстве живем и кто здесь хозяин, — отрезал Баранов.

— Как бы то ни было, вряд ли заставишь их идти на попятную, — сказал Папахин. — Слишком долго они молчали, теперь не станут. Интересно знать, какому дураку пришло в голову понизить расценки на заводскую продукцию одновременно с повышением цен на мясо? И так ведь люди с трудом концы с концами сводили…

— Я тебя не узнаю, Иван, — неприязненно проговорил Баранов. — Ты на чьей стороне?

— Ни на чьей. Я — человек военный, — упрямо повторил Папахин. — Что прикажут, то и сделаю.

— Тогда — наливай! — с улыбкой приказал гость. Забулькала водка в стаканах. Чокнулись. Выпили.

— А помнишь, как мы в сорок четвертом Днестр форсировали? — ностальгически произнес Баранов. — Лето было на дворе, а вода — холоднющая!

— При чем тут Днестр?

— Просто ты тогда приказ не выполнил, отказался. И ведь был прав!

— Это исключение, — буркнул Папахин.

— Благодаря тебе, может, и я тогда жив остался, и не я один. Корпусной вопил, как резаный, а потом к награде представил. М-да, было дело…

— Теперь такого уже не бывает, — откликнулся Папахин.

— А смог бы ты сегодня не выполнить приказ начальства? — вдруг поинтересовался Баранов.

Генерал удивленно поглядел на товарища.

— То есть как это — не выполнить? Не понял.

— Очень просто.

— Глупости говоришь.

— Вот и славно, — отчего-то удовлетворенно кивнул Баранов. — Очень хорошо и даже замечательно. Потому что приказ будет, и скоро.

— Какой приказ? От кого?

— Приказ сверху, — со значением произнес московский гость. — Сам понимаешь, что терпеть то, что сейчас происходит в городе, долго не будут. Могу сообщить по секрету, что не за горами экстренные меры. По всей видимости, без твоей дивизии дело не обойдется.

Папахин напрягся. В который раз он верно угадывал направление мыслей начальства и в который раз был обманут в своих ожиданиях, надеясь, что все-таки ошибается.

— А что в состоянии сделать моя дивизия? Мы же не милиция!

— Милиция — это ерунда, и ты это понимаешь лучше, чем кто-либо. Милиция — для впечатлительных старух и нервных девиц. Силами милиции теперь уже мало что изменишь.

— Толя, — серьезно произнес Папахин, — уж не хочешь ли ты сказать, что…

— Именно! Именно это я и говорю. Единственная реальная сила, которой можно воздействовать на мятежников, — армия. И она будет пущена в ход.

— У меня нет приказа.

— Он будет.

— Приказ вывести дивизию на улицы города?

— Приказ противостоять провокаторам и обезвредить их.

— Каким образом?

Баранов не отвечал. Он разглядывал пустой граненый стакан с капельками жидкости на стенках, и выражение лица его не оставляло сомнений в том, КАКИМ ОБРАЗОМ наверху намерены подавить волнения в городе.

— Два часа назад я говорил с министром обороны, и он не сказал мне ничего подобного, — выдавил Папахин.

— Приказ будет издан Верховным Главнокомандующим. Министр обороны тут уже ни при чем.

— Это безумие.

— Не тебе судить.

В кабинете зависло тягостное молчание. Затем Баранов широким жестом поставил граненый стакан на стол (тот жалобно звякнул, едва не разбившись) и встал.

— Вот что, Ваня. Ты меня давно знаешь. Давно и хорошо. Поэтому давай не будем тратить слов впустую. Сейчас во избежание эксцессов необходимо вывести танки на улицы города. И солдат — для патрулирования. Усиленные вооруженные наряды. И не забудь раздать боеприпасы.

— Зачем?

— Приказы не обсуждаются.

Папахин тоже встал.

Так они и стояли друг против друга, бывшие фронтовые друзья, генерал и высший партийный чин. Сохраняя на лице каменное выражение, Баранов с тоской думал о том, как же все-таки это тяжело: действовать не по совести, а по чьему-то лукавому велению, изображать из себя начальника, выступая, по сути, исполнителем чужой воли. Такова она, доля крупного политика, пытающегося всеми силами удержаться на плаву. И еще Баранов думал о том, как тяжело становиться негодяем в глазах старого и верного товарища. Тяжело, но — необходимо.

— Я не буду стрелять в людей, — сказал генерал.

— Если понадобится, будешь, — ответил высший партийный чин.

— Толя, ты понимаешь, что говоришь?

— Смир-рно, товарищ генерал! — вдруг рявкнул Баранов, и Папахин от неожиданности вытянулся во фронт. — Из партии вон вылетите за такие слова!

— Ты меня не пугай, — сказал Папахин. — И не таких видывал.

— Вызывай адъютанта и отдавай приказание. Танки должны выйти на улицы города через четверть часа.

— Толя!

— Генерал Папахин!

Папахин устало вздохнул и вновь опустился на стул.

— Я не отдам такой приказ, — произнес он.

— В таком случае вы отстраняетесь от командования дивизией, — объявил Баранов. — От имени Центрального Комитета Коммунистической партии беру руководство дивизией на себя.

— Бери, — кивнул генерал.