Расстрел на площади

Она оставила отца на станции и теперь волновалась за него. Краем глаза она видела, что и балагур Васька Сомов вдруг стал необычно серьезен и даже суров.

Он покусывал нижнюю губу, и на лице его было написано раздумье. Впрочем, это происходило вовсе не оттого, что Сомов был поглощен текстом письма к главе государства.

«Ай, как славно! — думал Васька, вспоминая перебранку с Лидой, которая во что бы то ни стало вновь хотела прийти на площадь, — ай, как хорошо… Какой же я все-таки умник. Правильно сделал, что не послушался Лидуху. Ей здесь никак нельзя было появляться. Хватит с нее и вчерашнего. Чуть в давке не задохнулась и ребеночка чуть не убила, получается. Пускай себе дома сидит. Нечего ей по всяким митингам шастать!»

Бедный Васька Сомов — он не знал и никак не мог предвидеть, что его милая, с округляющейся не по дням, а по часам фигурой невеста стоит в эту минуту в нескольких десятках метров и, по-детски приоткрыв рот, наблюдает за происходящим на центральной городской площади.

Надо честно признаться, Лида долго мучилась, прежде чем решиться выйти из дому. Она ведь клятвенно обещала Васе не ходить на площадь, а обещание — это святое.

Однако вскоре ей в голову пришла отличная идея. В конце концов, ведь она может просто-напросто пойти прогуляться в городской сквер, что находится с площадью по соседству: во-первых, оттуда очень удобно следить за ходом митинга, а, во-вторых, насчет сквера у нее с Васей договора не было, и, стало быть, вполне можно туда отправиться, не нарушая данного жениху обещания.

Наскоро одевшись, Лида вразвалочку отправилась к центру города. Обходя милицейские кордоны, она вежливо здоровалась со стражами правопорядка, и те дружелюбно кивали ей в ответ.

Приободренная таким к себе отношением, Лида по пути размышляла о том, что, должно быть, с сегодняшнего дня никто больше не будет ни с кем драться и в городе наступят новые времена. Все будут добрые и отзывчивые. Всем будет хорошо. И погода всегда будет замечательная — как теперь.

У выхода на городскую площадь Лида едва не столкнулась с оживленно жестикулирующей Победой и едва успела юркнуть за киоск «Союзпечать».

Победа о чем-то яростно спорила с полной продавщицей местного универмага, и вид у нее был решительный и ожесточенный.

— Солдаты — они такие же, как и мы, — говорила Победа. — Это вам не милиция, они против мирных людей ни в жизнь не пойдут. Их просто так на улице выставили, для острастки.

— И ничего не для острастки, — возражала продавщица. — Ты молодая еще, ничего не понимаешь, а я уже такого повидала на своем веку!

— Я тоже повидала! Я с этими солдатами знакомая. У меня в части друг служит, замечательный парень! Если бы я сейчас его нашла, он бы обязательно подтвердил, что бояться нечего!

Митя, о котором говорила Победа, стоял в солдатской шеренге по другую сторону площади. Лицо его было сосредоточенно.

Он наблюдал за прохаживавшимся взад-вперед старшим лейтенантом Школьником и ощущал подкатывавшую нехорошую тошноту.

Школьник не просто волновался, — казалось, он готовился к выполнению какой-то важной, но до поры неизвестной миссии и потому поглядывал на солдат взвода не снисходительно-покровительственно, как бывало обычно, а пристально и испытующе.

Может быть, Митя и не обратил бы внимания на странное поведение комвзвода, если бы не приказ раздать солдатам боевые патроны.

«Ну, оружие — это еще куда ни шло, — размышлял Митя. — Для толпы автомат в руках военного — это активно действующий психологический фактор. Но зачем нужны боевые патроны? Ясно ведь, что никто не собирается стрелять».

Он не мог найти сколько-нибудь приемлемого объяснения этому настораживающему обстоятельству, и потому сам, подобно Школьнику, нервничал все больше и больше.

Митя боялся признаться себе, что думает не только о безымянных людях из толпы. Ведь вполне могло оказаться, славная девчонка с нелепым именем Победа тоже крутилась теперь среди них.

Она такая, думал Митя, она ведь дома отсиживаться не станет, еще и стишок сочинит!

Он пытался высмотреть в людском круговороте знакомое лицо, однако безуспешно.

Зато в эту самую минуту Победу внимательно рассматривал биатлонист-снайпер Рудольф, расположившийся со своей винтовкой у слухового чердачного окна здания напротив.

«Как же медленно тянется время! — с нетерпением думал Рудольф, с интересом изучая размахивающую руками Победу. — Давно пора устроить шухер!» Несколько раз он ласково касался пальцем спускового курка и ощущал сладостную дрожь при мысли, что еще одно движение, слабый нажим — и вон тот мужик с балалайкой, или тетка, лузгающая семечки, или округлая (похоже, беременная) девчонка, гуляющая в сквере напротив площади и с любопытством прислушивающаяся к речам ораторов, — они беспомощно взмахнут ватными ручками и брякнутся оземь. И никогда уже не подымутся.

Согласно приказу, Рудольф с раннего утра занял боевую позицию на чердаке. Здесь было пыльно, душно и то и дело раздавался неприятный шорох — это бегали в грудах тряпья и прочего хлама огромные крысы. Ожидание казалось мучительным.