Расстрел на площади

— Ну вот именно поэтому мы и должны требовать этого все вместе. Единственный способ — массовая всеобщая забастовка. Чтобы все предприятия города в ней участвовали.

Газовики загалдели:

— Эка, куда загнул! Забастовку тебе подавай! Никак, в Сибирь захотел, умник!

— Товарищи! — пытался перекричать всех Васька. — Если мы будем вместе, правительству придется прислушаться к нашим требованиям! Сейчас не сталинские времена, чтобы всех в лагеря сослали — и все!

— Хрен редьки не слаще, — сказал кто-то негромко. Все рассмеялись.

— Сейчас на площади вдет демонстрация. А на станции перекрыли железную дорогу, — пустил Васька в ход свой последний козырь.

Все затихли.

— Ну, — наконец произнес бригадир, — и чего же ты от нас хочешь?

— Для того чтобы к нам прислушались, мы должны остановить работу всех предприятий города. И поэтому я прошу вас — перекройте подачу газа. И сами присоединяйтесь к забастовке.

Рабочие переглянулись.

— Но ведь это же… диверсия!

— Ребята, да что мы его слушаем? Гнать его в шею! «Беретка» положил руку Ваське на плечо:

— Послушай, Сомов, или как там тебя, вот что: катись-ка отсюда подобру-поздорову, пока мы тебя в милицию не сдали. Раньше за такие призывы четвертак особого режима давали!

— Вспомнил! Теперь уж время другое.

— А нам это без разницы. Кто честно работает — тому все одно. Что Сталин, что Хрущев.

Васька потоптался на месте и прибавил:

— Ну, если вы хотите, чтобы правительство на вас ездило, чтоб делало, что хотело…

— Иди, иди! — Газовики подталкивали Ваську к выходу.

— …а вы чтобы даже и не пикали, терпели все, как бараны… — не унимался он.

— Давай-давай, топай!

Газ перекрыть не удалось.

Покусывая губу с досады, Васька направился обратно в центр города.

52. Расстрел

На городской площади, окруженной танками и вереницами солдат, издалека наблюдавших за происходящим, но ни во что не вмешивающихся, бушевало людское море.

Казалось бы, накануне тоже здесь собралась внушительных размеров толпа и нынешний митинг лишь повторяет предыдущий, но нет.

Перед зданием городского комитета партии собрался весь город; да что город! — создавалось впечатление, будто все население Ростовской области съехалось в этот день в Новочеркасск.

Ходоки из окрестных поселений проникали сюда с раннего утра; даже плотное милицейское оцепление и множество вооруженных постов, перекрывших подходы к городу, не были помехой.

Первым, на кого натолкнулся Сомов у входа на площадь, был забавный мужичок с крупной, прямо на плечи посаженной (словно и не было у него шеи) головой; расположившись на перевернутой урне в удобной позе — нога на ногу, он покачивал носком грязной туфли и поглядывал на самодельный плакат на грубоструганом шесте, который сжимал в руках.

«Ребята-новочеркассцы! Ростов-папа с вами!» — было выведено тушью на листе ватмана.

Неподалеку от мужичка расположились три паренька с губными гармошками. Отчаянно фальшивя, они выдували на своих незамысловатых инструментах «Яблочко»; несколько слушателей окружили их и хлопали в ладоши, а подвыпивший дед с медалями через всю грудь шел по кругу вприсядку.

— Калинка-малинка, малинка моя! — некстати выкрикивал дед, однако слушателей это обстоятельство ничуть не смущало.

Танцующего деда фотографировал смешливый рыжий паренек — и его, и аплодирующих зрителей, и толпу у здания горкома.

Пухлая тетка с мешком на тесемке через плечо, наблюдавшая за ораторами, то и дело становилась на цыпочки и шумно сплевывала подсолнуховой шелухой. Она зарделась и подмигнула фотографу, когда тот щелкнул затвором перед самым ее носом.

Рядышком, с интересом озираясь по сторонам, стояла молоденькая девушка в форме проводницы. Люся все-таки добралась до площади в надежде обнаружить среди митингующих Дашу или Григория Онисимовича. Если бы она совершила попытку пробраться поближе к импровизированной трибуне, с которой выступали ораторы, то, конечно, тут же наткнулась бы не только на свою двоюродную сестру, но и на недавнего пассажира, через которого передавала новочеркасским родственникам посылку-гостинец.

А деревья в соседнем скверике облепила местная ребятня. Деревья оказались весьма выгодны в качестве наблюдательных вышек. Распираемые от чувства собственной значимости и причастности к великому делу пацаны раскачивались на самых высоких ветках и горланили вместе с толпой — не потому, что что-нибудь могли разобрать в речах выступавших, а заради интереса, просто так, ибо весело было.

Если бы Сомов вгляделся в зеленеющую крону ближайшего клена, он увидал бы круглую мордаху не кого иного, как Виссариона Патрищева, который, как все наивно полагали, остался в закрытой квартире.

Победа собственноручно заперла дверь, строго-настрого наказав брату не высовываться в окно и не торчать на балкончике.

— Лучше книжку почитай! — посоветовала она на прощание.

Виссарион изобразил смирение и покорность, однако, когда стихли удаляющиеся шаги на лестничной клетке, он как ни в чем не бывало отворил окно, перебрался с карниза на водосточную трубу и был таков.