Расстрел на площади

Настроения рабочих я пока не уловил в полной мере. Комсорг сказал, что в ближайшее время состоится прием в партию молодых рабочих, хорошо зарекомендовавших себя в производственной и общественной жизни. Непременно познакомлюсь с кандидатами и попытаюсь выяснить их внутренний настрой.

…Продолжаю наблюдения и жду дальнейших инструкций».

8. Родине, блин, служить

— Равняйсь! Смир-р-рно!

У старшего лейтенанта был грозный вид застарелого вояки и смешная фамилия Школьник.

Шевеля усами и грозно вращая белками крупных, навыкате глаз, он прошелся вдоль строя новобранцев, заглядывая каждому в лицо и словно оценивая, кто чего стоит.

Напротив Мити он остановился и с неудовольствием скривил губы.

— Два шага из строя, товарищ рядовой!

Митя не сразу понял, что приказание относится к нему.

— Выполняйте! — рявкнул старший лейтенант. Митя повиновался.

— Фамилия?

— Бажин.

— Не слышу!

— Рядовой Бажин!

— Та-ак, — протянул командир взвода и резким движением одернул гимнастерку, — вот только ба-жиных нам и не хватало… Москвич?

— Так точно! — гаркнул Митя, надеясь зычным голосом исправить нелестное впечатление, которое, как видно, успел составить о нем начальник.

— Москва — хороший город. Туалеты чистить умеешь?

— Ч-что? — растерялся новобранец.

— Болт в пальто. Отвечайте старшему по званию.

— Т-туалеты? Никак нет, не умею.

— Научишься. Это я тебе обещаю.

И Школьник двинулся дальше, а Митя глядел ему в спину, не зная, может ли встать в строй или должен оставаться на месте.

Служба в армии проходила для Мити вовсе не так, как сам он ожидал. Воображение рисовало ему военные горны, осанистого генерала, принимающего утренние парады, и, конечно, внимательного отца-офицера, любимца солдат, который покажет, обучит, введет новичков в строгую армейскую жизнь.

Но на деле никакой торжественности и значительности не было и в помине.

Утро начиналось с суматошного крика дневального: «Рота, подъем!», и сонные, не успевшие продрать глаза новобранцы бежали на плац, чтобы размахивать ногами и руками, прыгать, отжиматься и производить массу других бесполезных действий.

Занятия по учебной подготовке разворачивались на территории части: солдатам раздавали грабли, метелки и совки, и последующие полдня они мели, скребли и чистили все, что попадалось под руку. Затем появлялся старшина и, внаглую сплюнув на до блеска выдраенную скамью, начинал орать, что всех отправит на гауптвахту, потому что вокруг срач, а на скамейку кто-то нахаркал. Солдаты молчали, перепуганно хлопая глазами.

Потом старшина, вдоволь накричавшись, удалялся развинченной походочкой, покуривая папиросу, а одуревшим от начальничьего нагоняя новобранцам приходилось покорно начинать все сызнова.

Эта бессмысленная круговерть повторялась изо дня в день.

Митя не без растерянности наблюдал за происходящим, думая, что, должно быть, очутился в какой-то особенной, нетипичной военной части. Потому что всем известно: армия — школа жизни; а тут ничем похожим и не пахло. Ну, скажите на милость, какая может быть школа жизни с метлой в руках и бесконечным вытиранием старшинских плевков!

Митя с трудом боролся с разочарованием.

Даже знаменитая солдатская дружба и взаимовыручка и та на проверку оказалась не более чем мифом.

Среди солдат почти сразу наметилось разделение; горожане держались особняком от тех, кто родился и всю жизнь жил на селе, а селяне, в свою очередь, видели в уроженцах городов изнеженных маменькиных сынков, которым было бы полезно надавать по шее, чтоб не выпендривались.

Старший лейтенант Школьник словно бы благословлял это скрытое противостояние; ко вчерашним городским жителям он относился с плохо скрываемым презрением.

Казалось, Школьник был свято убежден, что здесь, в армии, горожане всеми средствами должны отрабатывать свою вину перед Господом и перед ним самим, командиром взвода, — вину за то, что от пеленок купались в городской роскоши, ездили на трамваях и метро и ни разу в жизни не убирали вилами коровий навоз.

К отбою Митя уже валился с ног, а глаза щипало, словно в них сыпанули пригоршню песка.

Не успевал он заснуть, как в казарме, стуча подошвами, объявлялся Школьник (или сержант Жиян, присланный по наводке комвзвода); от обоих внятно разило спиртным.

— Рядовой Бажин, твою мать, подъем! Смир-рно стоять! Почему не отдаете честь перед старшим по званию?

Митя отдавал честь.

— Почему отдаете честь без головного убора? — ехидно интересовался старший лейтенант.

— Виноват…

— Значит, пойдешь драить сортир, ясно?

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

— Чтоб блестел, как люлечка! — покачиваясь, предупреждал Школьник и громко, на всю казарму, икал.

Как правило, в напарники Мите комвзвода снаряжал низенького добродушного Сидоренко, не-состоявшегося абитуриента театрального вуза, которого тоже невзлюбил с первого дня.