Расстрел на площади

Митя не смог бы вспомнить, сколько прошло времени, сколько сменилось артистов на арене, прежде чем похожий на петуха шпрехшталмейстер объявил:

— Феноменальные чудеса мастерства и отваги — воздушные гимнасты братья Сетчиковы!

Тихонько взвизгнув, Оленька прижалась к Митиному плечу:

— Ой, боюсь, боюсь. Какие они смелые! А ты бы так смог, Митя? А вдруг они разобьются?

Двое высоких молодых парней, с ног до головы укутанные в серебристые просторные плащи, вышли на арену. Сверху, из-под самого купола, опустились трапеции.

Сбросив эффектным жестом плащи, братья остались в узких комбинезонах, выпукло очертивших мускулистые, сильные тела.

Ухватившись за трапеции, они взмыли вверх и оттуда, совершив невероятный кульбит, послали публике воздушные поцелуи.

— Ой, не могу, не могу, — восторженно шептала Оленька, — и как они не падают, я не знаю!

Митя ревниво наблюдал за гимнастами, чувствуя все большее раздражение. Они были слишком красивы, слишком сильны, слишком умелы, и в глубине души он не мог не сознаться, что, разумеется, на их фоне серьезно проигрывает в глазах Оленьки.

Поэтому он отвел взгляд в сторону — и с удивлением обнаружил, что странный зритель, отложив в сторону «Правду», внимательно наблюдает за происходящим под куполом. Мышцы лица его были напряжены, а взгляд устремлен вверх, — как будто у парня судьба решается, с ехидцей успел подумать Митя, как вдруг зал охнул, раздался звук лопнувшей струны, а вслед за тем— истерический женский крик.

Митя увидел, как накренилась, а затем резко пошла вниз трапеция, на которой гроздью висели воздушные гимнасты Сетчиковы, и один на руках держал другого над бездной; затем гимнасты отделились от трапеции и на несколько мгновений словно повисли в пространстве под куполом, как две диковинные птицы. А потом…

Потом они лежали на ярком ковре, и со всех сторон по направлению к ним бежали униформисты, а дирижер, еще не успевший осознать, что случилось, продолжал размахивать палочкой, и одиноко гудел тромбон, и истошно вопила женщина в партере.

Зрители повскакивали с мест и, вытягивая шеи, пытались разглядеть, что же происходит там, внизу.

— Мамочка моя, — удивленно пролепетала Оленька, подняв на Митю полные испуга глаза, — кажется, они упали!

Оркестр наконец смолк, и шпрехшталмейстер, перекрикивая шум, объявил, что представление прерывается.

— В лепешку! — крикнул снизу возбужденный мужской голос. — Оба — в лепешку!

Галерка загалдела.

Растерянно озираясь по сторонам, Митя вдруг увидел, как странный человек, складывая на ходу «Правду» и опуская ее во внутренний карман пиджака, проталкивается сквозь толпу к выходу. Деловитое выражение на лице — вот что поразило и запомнилось тогда Мите. Он даже шагнул было следом, но Оленька мертвой хваткой вцепилась ему в рукав, и в следующее мгновение Митя потерял незнакомца из виду.

…А незнакомец, покинув здание цирка, торопливо втиснулся в шумную толпу Центрального рынка и, не задерживаясь у прилавков, манящих острыми запахами солений, пробрался к лестнице, ведущей вверх, в Каретные переулки. Он отыскал одинокую телефонную будку, опустил монетку в прорезь автомата и, оглядевшись по сторонам, набрал номер.

— Алло, — сказал рн, — это я. Все в порядке, операция завершилась успешно. Результат? Стопроцентный!..

Улыбнувшись, он повесил трубку на рычаг и быстрым шагом двинулся к саду «Эрмитаж». Теперь пивка бы в самый раз.

2. Особо важное задание

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Ладно, давай без церемоний, заходи. Чаю хочешь?

Тучный, с нездоровым багровым румянцем по всему лицу полковник Бугаев жестом указал Игорю стул напротив. Расстегнув тесный воротник кителя, полулежа в кресле, он прихлебывал чай из тонкого стакана в позолоченном, с замысловатым узором подстаканнике.

Правой рукой он сжимал ручку подстаканника, а левой, всей пятерней, отирал со лба обильную испарину.

— Чай с утра — лучше не бывает, — философски произнес Бугаев, поглядывая на визитера внимательными маленькими глазками, глубоко упрятанными за тяжелыми веками.

От этого взгляда голубоватых прозрачных глаз, Игорь знал по себе, душа нередко уходила в пятки.

Сегодня, однако, у полковника было благодушное настроение.

— Вражеская пресса уже откликнулась на твою работу, — усмехнулся полковник и кивнул на сложенную вчетверо газету, — ты прочти, Игорек, не стесняйся. Будь как дома.

Стараясь не выказать волнения, которое неизменно сопутствовало визитам в этот кабинет, Игорь взял со стола газету и извлек из внутреннего кармана пиджака очки в тонкой оправе.

Бугаев покривил губы, но ничего не сказал.

Игорь завел очки не потому, что плохо видел — они нередко облегчали ему игру на публике; как сказал бы Станиславский, создатель знаменитой актерской системы, эти очки выполняли роль специального приспособления, позволяя отвлечь в нужный момент внимание зрителя. Полковник был осведомлен об этой Игоревой хитрости — впрочем, как и обо всем другом; порою Игорь ловил себя на мысли, что для Бугаева вовсе не существует никаких тайн.