Расстрел на площади

— Да, артисты — народ тяжелый. Был один такой кадр, Михоэлс, может, слыхал? Из еврейского театра? — Полковник тяжело вдохнул и покачал головой: — Ох и намучились мы с ним. Ну, это давно было, сразу после войны. Я уж думал, с меня из-за этого жида звездочки сорвут и направят лес валить… куда-нибудь в Сибирь. Тогда времена другие были, за любую ошибку, сам знаешь, как наказывали. Ну, к счастью, обошлось.

— Я слышал, грузовик его сбил? — с робкой улыбкой проговорил Игорь.

— И я слышал, — кивнул Бугаев, и по виду его ясно угадывалось, что полковник знает об этом деле куда больше, чем говорит. — Очень вовремя сбил. Всякое в жизни бывает… Я как раз тогда первое повышение получил, — усмехнулся он, — так уж совпало. Ну, это к слову. Не хочешь, Игорек, с артистами возиться, я тебя на другой фронт переправлю. — Бугаев вперил в собеседника острый взгляд немигающих глаз.

Захаренко невольно выпрямился на стуле, понимая, что неофициальная часть разговора подошла к концу и сейчас он получит новое задание. Прощай, отпуск, прощайте, солнечные Гагры, теплая галька, море, загорелые девушки в открытых купальниках и холодное «Киндзмараули»!..

— Дело особой важности, — продолжал полковник. — Это тебе не по борделям циркачей отлавливать. Наверху долго подбирали подходящую кандидатуру… и наконец остановились на тебе, прислушавшись к моей личной рекомендации. — Бугаев выдержал паузу, чтобы последняя фраза обрела подобающую весомость. Игорь хранил молчание, преданно глядя на полковника сквозь очки. — Согласно поступающим сигналам, нас ждут большие неприятности. В стране неспокойно. Все эти открытые границы, иностранцы на Красной площади, фестивали с неграми и заграничными киноартистками до добра не доводят, это я еще в пятьдесят шестом говорил. И вот на тебе, дождались! Короче. На некоторых крупных предприятиях стали действовать зачинщики, провоцирующие массовые выступления рабочего класса против Советской власти. Чуешь, чем дело пахнет?

— Так точно, товарищ полковник.

— Заладил: «так точно, так точно». Ты же не шарманка какая-нибудь, неужели тебе все равно, что со страной будет?

— Никак нет.

— У тебя, говорят, отец сидел? — Бугаев внимательно покосился на собеседника.

— Отчим, товарищ полковник, — поправил Игорь, прекрасно зная, что Бугаев лучше его самого осведомлен об обстоятельствах дела. — В пятьдесят шестом был освобожден из мест заключения… как реабилитированный…

— Отчим жив?

— Никак нет, товарищ полковник. Через полтора года умер. Застарелые болезни… сами понимаете. Лесоповал не курорт.

— М-да, брат, жизнь — сложная штука. Я вообще не понимаю, как ты умудрился институт международных отношений закончить… с такой анкетой!

Игорь замялся:

— Я ведь уже рассказывал, товарищ полковник. Так получилось. Когда я поступал, как-то удалось скрыть… Все-таки не отец — отчим. А так как отец в Австрии погиб, рядовым, в апреле сорок пятого, то лишних вопросов не задавали. Ну, потом все равно каким-то образом выяснили. И уже собирались погнать из института, уже из комсомола исключить должны были, а тут — двадцатый съезд партии, выступление товарища Хрущева. И все изменилось…

— Выходит, и ты Никите Сергеевичу лично должен быть благодарен.

— Так точно, товарищ полковник.

— Вот и думай, под кого теперь мину подкладывают. Под первых лиц страны. Это тебе не два гимнаста на трапеции, которые решили в Америку сбежать, это, брат, широкомасштабная подготовка к государственному перевороту!..

Полковник вновь сделал паузу.

Игорь слушал, сохраняя на лице каменное выражение.

За несколько лет службы в органах он привык ко всякому, однако государственный переворот!.. Это было слишком. Конечно, по поведению некоторых представителей интеллигенции, особенно в столицах, можно было предположить, что посеянная Хрущевым вольность в умах очень и очень скоро даст свои всходы, но если уж в дело вступили и рабочие, то ситуация действительно могла выйти из-под контроля.

В докладной записке Игорь указывал, что главной отличительной чертой нынешней молодой вольнодумной интеллигенции является ее очевидная разобщенность при видимом плакатном единстве, и никто из самых пламенных трибунов не станет класть голову на плаху ради гибнущего собрата. «Старики» же, все еще способные противостоять в силу авторитета и независимости мышления государственной системе — Ахматова, Эренбург, Паустовский, — в борцы не годятся по возрасту и состоянию здоровья. Отсюда вывод: интеллигенция в основе своей остается вполне управляемой, хотя необходимо учесть, что при дальнейшем развитии подобных тенденций возможны всякие эксцессы.