Расстрел на площади

Митю трясло. Самое страшное — он подвел Сидоренко. Что удалось узнать Школьнику из записки? Конечно, она не содержала никаких военных тайн, но для Мити сейчас самыми важными были тайны их личной жизни, их переживаний. Кроме того, Витек совершил серьезный проступок, ему грозил трибунал, и эта записка могла стараниями комвзвода вызвать неприятные последствия. Зловещим казалось Мите и то, что Школьник ушел, не придумав Мите очередного наказания. Значит, думал Митя, дело было таким тяжелым, что не вписывалось в привычный круг школьниковских наказаний. Надо было что-то предпринять, однако ни одна трезвая мысль не посещала Митю. Он понимал, что прежде всего следовало успокоиться, но нервное напряжение давало о себе знать, и чем больше Митя старался уговорить себя, тем сильнее хотелось закричать на всю часть, зарыдать.

20. Душно

Дверь Даша открыла своим ключом, предварительно позвонив. Полутемный покой директорской квартиры всегда успокаивал ее, она любила приходить сюда одна и теперь, по обыкновению сбросив беленькие туфельки, зашлепала, как хозяйка, по толстому ворсу китайского ковра. Такие ковры распределяли на заводе в глубокой тайне среди самых крупных чинов, и Даша знала, что Петухов даже не догадывался о тех аферах, которые проворачивались вокруг подобных дефицитных вещей, вернее, он догадывался, но никогда не хотел вникать, потому что за него всегда в такие вещи вникала эта бледная мегера, его секретарша. Влияние Лидии Ивановны раздражало и настораживало Дашу, но заговорить о ней с Петуховым было бессмысленно, потому что директор всегда уходил от разговора.

Даша прошла в гостиную и осторожно выглянула из-за портьеры. За окном было пустынно. Только теперь она могла расслабиться и приоткрыть форточку. Жаркий, но еще весенний ветер обмахнул ее лицо. Девушка опустилась в роскошное кожаное кресло, свое любимое, и забросила ноги на спинку.

А ножки вроде бы ничего…

Даша вдруг почувствовала радостное возбуждение от своей молодости, желания нравиться, от уюта комнаты и от каких-то совершенно необъяснимых предчувствий.

Вспомнилось, что ровно год назад она в это время едва подошла к больничному окну и заплакала, увидев, что ее любимая вишня уже отцвела. Весна прошла. Вдруг остро перед Дашей встал тот вечер, когда она прибежала с вокзала, так остро, что она явно почувствовала в комнате запах аккумуляторной жидкости. Даша нашла ее тогда в бардачке у отца. И сразу все невыносимые душевные страдания отступили перед огнем физических мучений. Организм словно пытался освободиться от ненавистной жидкости, но не мог. Начались судороги, синели руки и ноги. Но ничего не было столь ярким, как страх смерти. Жизнь уходила медленно, постепенно, и это было самым жестоким. Даша орала, как животное, и, словно пытаясь удержаться на краю существования, неловко взмахивала руками. Сейчас в этой прохладной красивой комнате события годовой давности казались ей нелепыми и пошлыми, происшедшими вовсе не с ней. Сегодняшняя Даша хотела жить, потому что жизнь вдруг представилась богатой и многоцветной, с загадочным будущим.

Спас ее тогда врач Сергей Резниченко, маленький человечек с кудрявой головой. Потом Даша поняла, что он не случайно появился в тот вечер в их доме, просто он догадался, что прежний Дашин роман закончен и стоит теперь заглянуть на огонек к симпатичной медсестре, а напоролся на умирающую.

Послышался тихий шум у двери, кто-то шаркал ногами по половице, а потом медленно ключ просунулся в замочную скважину. Даша вскочила, поправила платье и спряталась за трюмо в прихожей. Петухов тяжело ввалился в квартиру. Раздался визг, и Даша повисла на шее директора электровозостроительного завода.

— Ты здесь, свистунья. А я уж думал, знашь-кать, не придешь.

— Отчего? — Даша кокетничала и баловалась.

— Оттого, что больно гарный хлопец на завод приехал. Я тебе, Дашка, скажу, не нравится он мне. И что он за тобой ухаживает, и что он такой весь московский, и что больно болтливый. — Петухов показался Даше сильно расстроенным. Она даже опешила.

— Что случилось, дядечка?

— Ничего. — Петухов вынул из портфеля копченую колбасу и большой торт.

— А еще говоришь, не ждал меня. — Даша легко понеслась на кухню.

Петухов залюбовался Дашей. Какая ладная фигура! И какая она хозяйка! Вон как разукрасила салаты, хотя вроде и незачем это было делать. Повезло Григорию с дочкой.

— Ну что, Дарья, рассказывай.

— Да что рассказывать, дядь Лень. Ты сам все знаешь от этой своей… референтки.

— Не твое, знашь-кать, дело, Дарья, не суйся. — Петухов пугался разговоров о Лидии Ивановне. Он знал, что на заводе ходили недвусмысленные слухи о том, что директор под каблуком у собственной секретарши. Однако от близких людей слышать об этом ему было особенно больно. — Что этот писатель?

— По-моему, ничего интересного, — сделанным равнодушием произнесла Даша. — Ни одной умной мысли, и юмор у него плоский, и вообще: никакой он не писатель.

— Постой, постой! А кто же он? — Петухов положил вилку на стол. Нехорошо засосало под ложечкой. Даша осеклась.