Расстрел на площади

Машина пришла ровно в восемь. Предстояло ехать в танковое соединение. Вчера генералу доложили о происшествии в четырнадцатом полку. Какой-то рядовой бежал из расположения части. Самому генералу это происшествие казалось мелким на фоне необъяснимых предчувствий, однако закрадывалось подозрение — не организован ли этот побег специально кем-нибудь из его врагов, и потому Папахин решил действовать максимально сосредоточенно и по-генеральски строго. Первым делом он осведомился у сопровождающего его полковника Харченко о ходе событий.

— Нашли, товарищ генерал. Вчера вечером арестовали на заброшенной пасеке. — Полковник вовсю благоухал ядовитым запахом одеколона «Русский лес».

— Сопротивлялся?

— Никак нет. Он в подпол забился и сидел там, как мышь. Сержант Жиян обнаружил.

— Личное оружие было при нем? — Папахин смотрел на улицы просыпающегося Новочеркасска. Какая-то баба с ребенком бранила лающую на кота собаку, дед у ограды почесывал спросонья нос, девушка в белых туфельках бежала через дорогу. Покрытые серой пылью сады придавали этой убогой обстановке нечто величественное и торжественное.

— Главное, изъять оружие, — сказал генерал. — Эти нервные типы… Никогда не знаешь, что от них ожидать. А тут мирное население, возможны всякие истории.

— Так точно, товарищ генерал, все в порядке, — не моргнув глазом, соврал Харченко. Вернее, даже не соврал, а просто не знал деталей, но предполагал, что конечно же вопрос с оружием был уже решен. Вчера ночью в суматохе поисков не было времени узнавать подробности. Харченко метался по кабинету, матеря всех подряд, и уже под утро, совершенно измученный, выехал на пасеку в Морино. Из окна автомобиля, в молочном свете наступающего утра, он видел, как тащили избитого беглеца волоком по земле и как тяжело упало его тело у двери газика.

— Причины дезертирства установлены?

— Устанавливаем.

Генерал недовольно поморщился.

— Вы должны были сделать это первым делом. Мне надоело разгребать это дерьмо с бытовыми склоками. Делом заниматься некогда — то кто-то бежал, то кто-то кого-то пришиб, то еще хуже — у командира дивизии нашли в постели шлюху. Мне на-до-е-ло! — Папахин незаметно для себя перешел на крик. Он уже почти ненавидел этого несчастного наодеколоненного Харченко, так некстати попавшегося ему под руку.

Подъехали к воротам части. Машина бесшумно съехала с асфальтовой колеи и покатила по гравию в направлении здания штаба.

Записка была грязная и измятая. Папахин брезгливо дернулся.

— Что это?

— Разрешите доложить, товарищ генерал. Эта записка конфискована мною у друга рядового Сидоренко. Я обязан был вам доложить о настроениях в армии. — Школьник стоял перед столом, и лицо его от восторга горело.

Наконец-то его принял сам командующий войсками округа. Стоило, наверное, поблагодарить этого треклятого Сидоренко. «Главное, я здесь, в генеральском кабинете, главное, познакомиться, а там — как я поведу себя сам. С начальством, главное, встретиться».

Папахин прочел первую строчку: «Прости, Митек!»

— Ну и что? — Глаза побежали по тексту. Обычная слюнявая философия: Витек обманул надежды какого-то Митька. Дурдом. Генерал строго поднял глаза на Школьника.

— А вы читайте дальше, — подобострастно прогнулся старший лейтенант и указал махорочным пальцем на строчки записки.

«Я ненавижу эту муштру, этих болванов, а главное — эту постоянную слежку. Митек, я хочу умереть».

Идиот, думал генерал, пробегая глазами косые рукописные строки, какой же ты идиот, рядовой Сидоренко. Если бы мы все говорили то, что думаем… Школьник стоял уже десять минут навытяжку. Вот этот никогда ничего не скажет откровенно, да и есть ли у него свои мысли, чувства. Генерал почувствовал страшную тоску и желание зевнуть. Но он знал, перед такими школьниками нельзя вести себя расслабленно.

Делу придется дать ход, подумал Папахин. Дурак ты, дурак, Витек.

— Идите, старший лейтенант. Благодарю за службу. Мы еще встретимся.

22. Казачий род