Рассуждение о добровольном рабстве

Что касается его последних слов, то я могу — если вообще кто-либо может — дать в этом точный отчет как потому, что во все время его болезни он общался со мной столь охотно, как ни с кем другим, так и потому, что при той исключительной братской дружбе, которую мы питали друг к другу, я самым точным образом знал его склонности, суждения и взгляды в течение всей его жизни; знал, разумеется, настолько, насколько человек может вообще знать другого человека. И так как мне известно было, как они были возвышенны, благородны и преисполнены мужества, короче говоря, прекрасны, то я заранее предвидел, что если только болезнь не лишит его возможности разговаривать, то при подобном испытании у него на устах будет только значительное, только такое, что может служить примером для других; поэтому я старался быть как можно внимательнее. Правда, при моей сравнительно короткой памяти, которая к тому же была еще ослаблена переживаемой мною скорбью по столь тяжелой и незаменимой утрате, конечно, невозможно, монсеньер, чтобы я не забыл многого из того, что я рад был бы довести до всеобщего сведения, но то, что я еще помню, я изложу Вам со всей той точностью, на которую я вообще способен. Разумеется, для того, чтобы описать вам его, с мужественной решимостью, смело идущим навстречу тому, что его ожидало, чтобы изобразить Вам всю силу этого несокрушимого духа в раздираемом болью и чудовищным напряжением в единоборстве со смертью теле, для этого требуется значительно более искусное перо, чем мое. Если даже тогда, когда он был здоров, очень нелегко было хорошо записать за ним его манеру рассуждать о трудных и важных вопросах, то на сей раз мысль и слово у него буквально состязались в стремлении оказать ему последнюю услугу. Действительно, никогда еще я не видел его более переполненным прекрасными образами, более красноречивым, чем во время его болезни. Впрочем, монсеньер, если Вы найдете, что я отметил при этом также его слова, касавшиеся более обыденных и менее существенных вещей, то признаю, что я сделал это намеренно: ибо, будучи высказаны в такой момент и при столь исключительных обстоятельствах, они являются единственным в своем роде свидетельством полного душевного спокойствия, уверенности и выдержки.

Дом в Сарла, в котором родился Этьен Ла Боэси

Когда я вернулся из парламента, — это было в понедельник, 9 августа 1563 г., — я послал к нему, с тем, чтобы пригласить его к обеду. Он просил поблагодарить меня, сообщив при этом, что несколько неважно себя чувствует и что я доставлю ему удовольствие, если захочу провести с ним часок, прежде чем он отправится в Медок. Я навестил его сразу же после обеда. Он лежал одетый, с каким-то уже изменившимся выражением лица. Он сказал мне, что у него понос и рези, вызванные тем, что за день до этого, во время игры с господином д’Эскар[224], на нем была только куртка под шелковым камзолом и что холод не раз уже оказывал на него подобное действие. Я одобрил его намерение отправиться в давно уже замышлявшуюся им поездку, но с тем, однако, чтобы он сегодня вечером сделал остановку в Жерминьяне[225], находящемся в 2 милях от города. Сделал я это, принимая во внимание, что в непосредственной близости от того места, где он жил, находилось несколько зачумленных домов, он же немного побаивался чумы, так как только что вернулся из Перигора и Аженуа, где она свирепствовала во-всю. Кроме того, я в свое время убедился на опыте, что при такой болезни, как у него, полезно проехаться верхом. Итак, он выехал вместе со своей женой, мадемуазель Ла Боэси и со своим дядей, господином де Буйонна[226].

Рано утром на следующий день госпожа Ла Боэси прислала ко мне слугу с известием, что он плохо провел ночь, страдая от сильнейших припадков дизентерии. Она послала за врачом и аптекарем и просила меня прийти, что я, позавтракав, и сделал.

Он необычайно обрадовался моему приходу, а когда я стал прощаться и хотел уйти, обещая на следующий день опять навестить его, он начал просить меня с большей горячностью и настойчивостью, чем когда-либо раньше, чтобы я оставался с ним, сколько только я могу. Это как-то ошеломило меня. Однако, когда, несмотря на это, я собрался уходить, то госпожа Ла Боэси, предчувствуя уже надвигавшееся несчастье, со слезами на глазах стала просить меня остаться и никуда не уходить в этот вечер. Она, таким образом, удержала меня, а он радовался этому вместе со мной. На следующий день я опять пришел к нему, и так же было и в четверг. Его состояние ухудшалось, кровавый понос и боли в животе, увеличивавшие его слабость, обострялись с каждым часом.