Рассуждение о добровольном рабстве

В пятницу я ушел от него так же, как и в предыдущие дни, в субботу я нашел его очень угнетенным. На сей раз он заявил мне, что болезнь его в известной мере заразительная и, кроме того, удручающая и отвратительная; он сказал, что очень хорошо знает мой характер и просит меня приходить к нему так часто, как только я могу. С этого момента я уже больше не оставлял его. До воскресенья он ничего не говорил мне о своем состоянии, и мы беседовали только о характерных особенностях и признаках его болезни, вспоминали, что говорили по этому поводу врачи древности; политических тем касались очень мало, так как с самого же начала я убедился, что он пресыщен ими.

В воскресенье у него был сильнейший приступ слабости, и когда он пришел в себя, то сказал, что все у него перепуталось и что он ничего не видел, кроме темной тучи и густого тумана, в котором все носилось в беспорядке, но что весь этот приступ не был неприятным. «Смерть не хуже этого, брат мой», — сказал я ему по этому поводу. «Но нет ничего худшего», — ответил он.

Так как с самого начала болезни он потерял сон и ему становилось все хуже, несмотря на все лекарства и несмотря на то, что стали даже прибегать к известным напиткам, к которым прибегают только в крайних случаях, то с этого времени он стал терять всякую надежду на свое выздоровление и сообщил мне об этом. В этот день, так как ему было лучше, я сказал ему следующее. При той безграничной дружбе, которую я к нему питаю, было бы непростительно с моей стороны, если бы я не позаботился о том, чтобы он, у которого, когда он был здоров, все его дела были в таком образцовом порядке, как, пожалуй, ни у кого другого, не продолжал этого и во время болезни, и если богу угодно будет, чтобы состояние его ухудшилось, то я буду очень огорчен, если из-за отсутствия его указаний то или иное из его домашних дел останется неразрешенным, как ввиду того ущерба, который могут потерпеть из-за этого его родные, так и из-за того, чтобы от этого не пострадало его доброе имя. Он выслушал все сказанное мной с очень бодрым выражением лица. Затем приняв решение по поводу тех трудностей, которые связаны были для него с этим делом, он попросил меня позвать к нему его дядю и жену, чтобы он мог сообщить им, что он решил по поводу своего завещания. Я предупредил его, что он может этим испугать их. «Нет, нет, — ответил он, — я постараюсь их утешить и вселить им больше надежд на мое выздоровление, чем я питаю сам». Затем он спросил меня, не напугали ли нас те приступы слабости, которые у него были. «Это ничего не значит, брат мой, — заверил я его, — это обычные явления, связанные с этой болезнью». «Это действительно ничего не значит, брат мой, — ответил он, — даже если бы из этого и проистекло то, чего Вы больше всего боитесь». «Для Вас это было бы только счастьем, — возразил я, — но утрату понес бы я, который лишился бы общества такого большого, такого мудрого и преданного друга, и вообще такого друга, относительно которого я совершенно уверен, что мне никогда уже не найти второго такого».

«Возможно, брат мой, — согласился он, — и я заверяю Вас, что меня побуждает прилагать известные старания к выздоровлению и не спешить к границе, которую я уже наполовину перешагнул, только мысль о той утрате, которую понесете Вы, и этот несчастный человек, и эта несчастная женщина (он имел в виду своего дядю и свою жену); обоих их я совсем по-особому люблю, и я убежден, что им будет необычайно тяжело потерять меня; утрата эта, разумеется, будет велика для Вас и для них. Я думаю также об огорчении многих хороших людей, любивших и уважавших меня при жизни и от общества которых я, конечно, не отказался бы, если бы это от меня зависело. И если мне суждено уйти из жизни, то я прошу, мой брат, Вас, который их знает, засвидетельствовать им, что я питал к ним привязанность вплоть до этого последнего предела моей жизни. И затем, брат мой, случаю угодно было, что я не родился столь бесполезным, чтобы мне не суждено было послужить общественному делу. Но как бы то ни было, я готов уйти из жизни, когда это угодно будет богу, будучи твердо уверен в том благоденствии, которое Вы мне предсказываете. Что же касается Вас, мой друг, то я знаю, что Вы столь мудры, что, при всей Вашей заинтересованности в моем выздоровлении, Вы терпеливо и послушно подчинитесь всему, что провидению угодно будет решить относительно меня. И я умоляю Вас позаботиться о том, чтобы горе, вызванное моей смертью, не перешагнуло у этого доброго человека и у этой хорошей женщины через порог разума».