– Естественным! – воскликнул мейстер Абрагам. – Как человек изрядного ума, вы должны признать, что ничто в мире не происходит естественно, да, ничто! Или вы думаете, уважаемый капельмейстер, что если нам удается некоторыми средствами произвести известное, определенное действие, то для нас ясны причины действия, проистекающие из тайн природы? Вы когда-то относились с большим уважением к моим фокусам, хотя никогда не видали самого лучшего из них, перла всех моих фокусов.
– Вы разумеете невидимую девушку? – сказал Крейслер.
– Конечно, – продолжал мейстер, – именно этот фокус более всех других мог бы вам доказать, что простейшие вещи, легко поддающиеся механике, часто соприкасаются с самыми таинственными явлениями природы и могут производить нечто, остающееся необъяснимым в самом простом смысле слова.
– Гм… – сказал Крейслер, – если применить известную теорию звука и суметь искусно скрыть аппарат, а под рукой у вас будет смышленое и подвижное существо…
– О Кьяра! – воскликнул мейстер, и слезы заблестели у него на глазах. – Кьяра! Мое милое, нежное дитя!..
Крейслер никогда не видел старика в таком сильном волнении, так как тот не любил давать волю печальным чувствам и всегда над ними смеялся.
– В чем дело? Какая Кьяра? – спросил капельмейстер.
– Это очень глупо, – улыбаясь, сказал мейстер Абрагам, – что я выкажусь вам сегодня старым плаксой; но, вероятно, небу угодно, чтобы я рассказал вам, наконец, страницу из моей жизни, о которой я долго молчал. Подойдите сюда, Крейслер, посмотрите на эту большую книгу; это самая замечательная вещь из всего моего имущества, наследие одного замечательного фокусника, по имени Северино. Я сидел и читал удивительнейшие вещи, глядя на маленькую Кьяру, которая здесь изображена, и вдруг вы врываетесь вне себя и выражаете презрение к моей магии в ту самую минуту, как я погрузился в воспоминания о прекраснейшем из ее чудес, принадлежавшем мне в цветущую пору жизни.
– Ну рассказывайте же, – воскликнул Крейслер, – чтобы и я мог пореветь вместе с вами!
Мейстер Абрагам начал так: