Рассуждения о «конце революции»

Отношение же левых к «концу революции» глубоко шизофренично. С одной стороны, именно они дали, пожалуй, самые яркие образцы глубокого анализа нынешней неолиберальной революции именно как революции (понимая под ней радикальную трансформацию ключевых общественных институтов, господствующих идеологий и «систем ценностей», смену элит у кормила власти, отражающую изменения в ее «классовой опоре»)[56]. Но, с другой стороны, это— настолько «неправильная» революция (в смысле лишенности какого-либо освободительного содержания, которое должно быть у «настоящих» революций), что она может служить лишь дополнительным доказательством поломки «политической онтологии» революции и, следовательно, подтверждением «тезиса о конце революции».

Получается полное переворачивание ситуации по сравнению с тем, какой она была еще несколько десятилетий назад. В свое время Уолтер Липпман призывал правых вырвать революцию из рук левых, представить их в качестве «контрреволюционеров», противостоящих единственно «правильной» (и благодетельной) революции, которой является всемирное капиталистическое преобразование человечества[57]. Сегодня левые, уже расставшись с революцией и не пытаясь вырвать ее из рук правых, стремятся лишь дискредитировать то, чем столь ловко оперируют их оппоненты. Пожалуй, кратчайший путь к этому – настаивать на катастрофическом характере капиталистической перманентной революции, с которой уже ничего сделать нельзя (она и есть воскресший в «гиперсовременности» античный фатум): «…Единственной стратегией сейчас является стратегия катастрофическая. Поезд гиперкапитализма уже не может быть остановлен, он мчится все быстрее и быстрее… Единственная стратегия, таким образом, основывается на ожидании того, что поезд в какой-то момент потерпит крушение и что траектория капитализма приведет к подрыву его собственной внутренней динамики»[58].

Как бы ни интерпретировался «конец революции» левыми и правыми, остается важный вопрос: каков онтологический статус той революции, которая полагается «кончившейся»? Революция явно продолжает существовать в качестве фигуры академического дискурса, подтверждением чему служат сотни посвященных ей публикаций. Она присутствует в качестве «ценности» на уровне общественного сознания, что доказывается ее беззастенчивой эксплуатацией мастерами рекламы и пиара. Она функционирует в качестве инструмента политической риторики и, вероятно, даже стратегического мышления, во всяком случае у правых, о чем Стив Хилтон не устает напоминать нам каждое воскресенье в своей программе The Next Revolution на канале Fox News. Революция, похоже, остается тем, что Райнхарт Козеллек и его коллеги называют «основным историческим понятием», которое является «незаменимым» не только для нашего осмысления опыта Современности, но и для участия в нем[59]. А еще революция может существовать в качестве пространственно-временнóй «площадки», на которой сталкиваются и вступают во взаимодействие явления разного рода, революционные, контрреволюционные и нереволюционные, материальные и духовные, политические и аполитичные, возвышенные и низменные, и их взаимодействие – на некотором этапе его развития, а нередко и задним числом (как в случае с той же Английской революцией XVII века, которая была опознана в качестве таковой и потому стала «революцией» полтора столетия спустя после своего свершения) – оказывается организовано в то, что мы обычно называем «революция».

Самое интересное – это то, что все эти (и иные) онтологические статусы революции, являющиеся логически взаимоисключающими, прекрасно уживаются в контексте того, что Пьер Бурдье называл «практической логикой» – в ее отличии от «логической логики»[60]. Более того, революция, как мы ее знаем, совершенно невозможна без такого сцепления ее разных онтологических статусов, т. е. она невозможна, к примеру, как «чистое» политическое действие – не только в том смысле, что никакой революции не бывает без контрреволюции и аполитичности, но и в том, что революции не бывает без академического, публицистического и просто «уличного» мышления о ней, без превращения ее в «ценность» и без торговли этой «ценностью» всяческими проходимцами.