Остается удивляться, почему такой онтологический анализ, успешно примененный к ряду других понятий политической философии и социальной теории[61], никогда не практиковался (насколько мне известно) в отношении «революции». Впрочем, тот «тезис о конце революции», к непосредственному рассмотрению которого мы сейчас переходим, и не допускает такого анализа – как по идеологическим причинам, так и вследствие того, что Х.-Г. Гадамер называл «предпониманием»[62] (в данном случае – явления революции), заданным травматическим опытом левых последней трети ХХ века, о чем мы говорили выше. Поэтому, разбирая аргументационную структуру «тезиса о конце революции», мы не будем заниматься критикой предполагаемого этим тезисом определения революции, заняться которой вообще-то требует онтологический анализ революции. Вместо этого мы возьмем за данность то, что многие современные теоретики революции считают ее «стандартным» определением[63], а именно – то, которое в своей классической книге о революциях предлагает Теда Скочпол: «Социальные революции – это быстрые, фундаментальные трансформации государственных и классовых структур общества; они сопровождаются и отчасти осуществляются низовыми восстаниями на классовой основе»[64].
Аргументационная структура «тезиса о конце революции»
Дабы сделать анализ аргументационной структуры «тезиса о конце революции» более экономным и четко сфокусированным, я реконструирую ее основные элементы на базе рассуждений о невозможности/маловероятности революций в современном мире Джеффа Гудвина и Фреда Холлидея, которые, как мне представляется, дали наиболее систематическое и продуманное освещение этой темы[65]. Затем я рассмотрю каждый из этих элементов по отдельности. С самого начала подчеркну то, что моей целью
1. Дисбаланс сил, прежде всего – боевой мощи, между защитниками статус-кво и (потенциальными) агентами революции резко увеличился в пользу первых. После Второй мировой войны инфраструктурная мощь государства росла особенно быстрыми темпами, и это сделало революции невозможными, во всяком случае, покуда военные не расколоты в их верности существующему строю.
2. За последние десятилетия идеологический климат кардинально изменился, в результате чего революция в огромной мере потеряла свою притягательность для подавляющего большинства людей и перестала оказывать влияние на их политическое поведение и мышление.
3. Колониальные, военные, авторитарные, патримониальные и прочие «несовременные» политические режимы, которые всегда были естественной «питательной средой» революции, сейчас находятся на грани исчезновения. Многие из них были устранены самими революциями. Ирония истории состоит в том, что успехи прошлых революций упраздняют их возможность в будущем.
4. После падения советского блока резко ослаб международный фактор, способствовавший революциям. Напротив, солидарность ведущих капиталистических/либерально-демократических государств сейчас крепка как никогда ранее (стоит отметить, что книги Гудвина и Холлидея, о которых мы ведем речь, появились до прихода к власти Дональда Трампа, нынешних торговых войн, Брексита, углубляющегося кризиса Евросоюза и проч.).
5. Невозможно бросить вызов нынешней глобальной капиталистической системе, поскольку такой вызов будет всегда локальным. Конечно, этой системе присущи свои противоречия, и многие результаты ее функционирования оказываются болезненными для значительных частей населения планеты. Тем не менее она генерирует и распределяет богатство, сколь бы неравномерным и даже несправедливым ни было это распределение.
6. Демократия, в целом устойчиво, хотя и не без определенных сбоев распространяющаяся по миру с 70‐х годов прошлого века, убивает революцию. Гудвин прямо пишет о «преимущественно
Теперь начнем наш анализ этих аргументов.
Аргумент о дисбалансе сил