Рассвет

— О, не очень много, то есть ничего особенного, за исключением того, что он сын сахарного маклера или кого-то в этом роде, точно не скажу, который по той или иной причине стал пэром, и я полагаю, что именно поэтому-то он так высокомерен, потому что все другие пэры, которых я когда-либо встречала, совершенно такие же, как и все нормальные люди. К тому же он очень умен, теперь служит в правительстве и все время ходит хвостом за Милдред. Он хочет жениться на ней, и я предполагаю, что, в конце концов, он это сделает, но надеюсь, что все-таки нет. Мне он не нравится, он на любого человека смотрит, как на грязь под ногами.

— Черт бы его побрал! — воскликнул Артур, и сердце его тут же наполнилось завистью, ненавистью, злобой и даже некоторой жестокостью по отношению к лорду Минстеру. У него самого не было ни малейшего желания жениться на Милдред, но он кипел от одной только мысли, что это может сделать кто-то другой. Леди Флоренс была права: есть разница между вдовами и пейзажами!

В эту минуту явилась сама Милдред, но Артур был так возмущен, что почти не разговаривал с ней, и, выйдя на пристань, тотчас же отправился в гостиницу и даже попытался отказаться от ужина, но это ему не удалось.

— Хорошо, — сказала себе Милдред с улыбкой, — теперь я поняла, как его встревожить!

В тот же вечер за ужином лорд Минстер, сразу, разумеется, взявший в осаду хозяйку дома, начал разговор с вопроса, как она устроилась на Мадейре.

— Уж получше, чем вы в Сент-Стивенс, лорд Минстер; во всяком случае, я не занималась составлением планов ограбления на большой дороге и достижения национального позора, — ответила она, смеясь.

— Полагаю, вы имеете в виду ирландский закон о земле и Трансваальскую конвенцию? Я слышал, как несколько дам отзывались о них подобным же образом, и потому прихожу к выводу, что ваш пол полностью лишен политического инстинкта.

— Что вы подразумеваете под политическим инстинктом, лорд Минстер? — спросил Артур.

— Под политическим инстинктом, — отвечал тот, — я понимаю правильное понимание науки и цели государственного управления.

— Боже мой, это что еще такое? — спросила миссис Карр.

— Ну, наука управления состоит, грубо говоря, в том, чтобы знать, как вступить в должность и остаться на ней; цель же ее — угадать и выразить преобладающее народное чувство или каприз с потерей как можно меньшего числа голосов.

— Согласно этому определению, — заметил Артур, — все национальные вопросы рассматриваются или должны рассматриваться теми, кто «понимает науку и цели управления» на полуфинансовой основе. Я имею в виду, что с ними нужно обращаться так, как инвестор обращается со своими средствами, чтобы получить от них как можно больше — но не приносить реальную пользу стране.

— Вы формулируете довольно неловко, но я думаю, что понимаю вас. Я постараюсь объяснить. Во-первых, вся старомодная чепуха о патриотизме и «чести страны», если она вообще когда-то существовала, совершенно устарела; она сохранилась только у определенной части землевладельческого дворянства и у части высшего среднего класса и не имеет серьезного веса у ведущих политиков.

— А как насчет лорда Биконсфилда?

— Ну, он был, пожалуй, исключением; но ведь он был человеком большого ума — я признаю это, хотя и ненавижу его, — и он действительно мог, благодаря своего рода политическому предвидению, заглядывать в далекое будущее и определять, соответственно, свой курс. Но даже в его случае я не думаю, что им двигал патриотизм — скорее, более глубокое понимание человеческой натуры дел, чем у большинства людей.

— И все же он в итоге был ужасно разочарован.