Рассвет

— Хейгем, — внезапно произнес Филип, упорно глядя в другую сторону, — я хочу поговорить с вами. Я тщательно обдумал наш разговор насчет вашей помолвки с Анжелой и теперь пришел к окончательному решению. Я могу сразу сказать, что одобряю вас во всех отношениях (тут сердце его слушателя радостно забилось), но при всех сложившихся обстоятельствах… я не думаю, что был бы прав, немедленно благословив эту помолвку. Для этого вы оба недостаточно хорошо знаете друг друга. Я могу показаться старомодным, но я глубоко верю в добродетель постоянства, и я стремлюсь, в ваших же собственных интересах, подвергнуть испытанию и вас, и Анжелу. Условия мои таковы: вы должны уехать отсюда завтра же и дать мне честное слово джентльмена, которое, я знаю, будет самой надежной гарантией, какую я могу от вас получить, что в течение года вы не сделаете никаких попыток снова увидеться с Анжелой или поддерживать с ней какие-либо письменные отношения. Через год вы можете вернуться, и, если вы оба сохраните свои устремления, то сможете пожениться, как только захотите. Если вы откажетесь принять эти условия — что, как я полагаю, было бы полезно вам обоим, — я не дам своего согласия на вашу помолвку.

За этой речью последовало молчание. Спичка, зажженная Артуром до того, как Филип начал говорить, догорела у него между пальцами, и он, казалось, не испытывал никаких особых неудобств, теперь и его трубка с грохотом упала на каминную решетку и разбилась вдребезги — очевидное свидетельство силы удара, нанесенного всем его надеждам. Несколько мгновений Артур был так ошеломлен мыслью о том, что потеряет Анжелу на целый долгий год, потеряет ее так же, как если бы она умерла, что не мог ничего ответить. Наконец он обрел дар речи и хрипло произнес:

— У вас жесткие условия, знаете ли…

— Не могу спорить с вами об этом, Хейгем; но как бы то ни было, это мои условия, основанные на том, что я считаю своим долгом перед дочерью. Принимаете ли вы их?

— Я не могу ответить вам сразу. Мое счастье и счастье Анжелы слишком важны, чтобы я позволил себе решать единолично. Сначала я должен посоветоваться с ней.

— Очень хорошо, я не возражаю, но вы должны дать мне ответ завтра к десяти часам утра.

Если бы только Артур знал свою собственную силу и слабость Филипа — силу, которую честность и честь всегда имеют перед лицом бесчестия и подлости, — если бы он знал жалкую слабость алчности Филипа — о, как легко было бы ему разнести в пух и прах все надуманные доводы и одной лишь демонстрацией непоколебимой целеустремленности опровергнуть любые условия… Если бы он тут же отказался принять этот ультиматум, то Филип, находящийся в страшном смятении и совершенно раздавленный собственными суеверными страхами, принял бы эту решимость за предзнаменование и уступил бы ей, поскольку сам не обладал ею ни в коей мере. Но Артур не знал, да и откуда ему было знать? Кроме того, он был слишком благородным джентльменом, чтобы позволить себе заподозрить нечестную игру. И вот, слишком опечаленный, чтобы говорить, и подавленный ужасным предчувствием скорой разлуки с той, которую он любил больше жизни, он бежал в свою комнату, чтобы думать и расхаживать, расхаживать и думать, пока не побледнеют на небе звезды…

Когда, наконец, утомившись, он бросился в постель, то только для того, чтобы сменить плохое на худшее; ибо в таких случаях сон хуже бодрствования, он переполнен сновидениями, отягощенными надвигающейся болью. Вскоре после рассвета Артур снова встал, вышел в сад и стал слушать, как птицы поют свой утренний гимн. Однако он был не в настроении слушать пение птиц, каким бы сладким оно ни было, и почувствовал огромное облегчение, когда появился старый Джейкс — его угрюмое лицо на фоне радостного утра смотрелось, как мрачное облако в голубом небе — и начал возиться со своей любимой капустной грядкой. Не то чтобы Артур любил старого Джейкса; напротив, со времени разговора насчет подставки для гроба, который выдавал, по мнению Артура, некоторую недоброжелательность старого слуги, он его почти возненавидел, но все же по-своему ценил старика, ибо тот был тесно связан с повседневной жизнью Анжелы.

И вот, наконец, вышла Анжела, увидев Артура из своего окна — Анжела, одетая в то же самое белое платье, в котором он впервые увидел ее и которое, следовательно, считал самым прекрасным из платьев. Никогда еще она не была так очаровательна, как в то утро, когда шла к нему легкой, гордой походкой, исполненной грации и женского достоинства. Никогда еще он не находил ее более милой и привлекательной, чем в ту минуту, когда она, убедившись, что Джейкс ушел кормить свиней, застенчиво подняла свое сияющее лицо, чтобы встретить поцелуй возлюбленного. Однако Анжела умела хорошо чувствовать и научилась читать Артура, как открытую книгу: еще до того, как его губы коснулись ее губ, она поняла, что все пошло не так.

— В чем дело, Артур? — воскликнула девушка, задыхаясь от страха.