Рассвет

Холли, стоявшая на коленях, подняла голову:

— Мы тебе не нравимся, — черные глаза сверкнули.

— Правда, не нравитесь.

— Я знаю о тебе кое-что.

Что она может знать, воображала с рюшем и украшениями.

— Меня не интересует ни что ты обо мне знаешь, ни ты сама.

Открылась раздвижная стеклянная дверь, и раздался голос Артура.

— Я на всякий случай поставил на столик у веранды графин с лимонадом. Я пойду наверх. — Дверь закрылась.

— Послушай, — горячо заговорила Холли, — мне так же не хочется с тобой разговаривать, как и тебе со мной. Но я не хочу обижать родителей, они и без того настрадались. Я принесу пару журналов, мы сядем и притворимся, что читаем. Тогда нам не нужно будет говорить ни слова. Хорошо?

— Согласен, — откликнулся Том.

Она была в комнате Питера. Одним быстрым взглядом Лаура охватила все — плакаты, книги, стереосистему, льняные занавеси на окнах — бежевые с пропущенной по ткани красной нитью. На видном месте, на комоде, стояла фотография Питера. На нем был праздничный костюм, лицо серьезное. Он был снят на фоне каких-то похожих на трубки предметов, украшенных сверху сложным металлическим орнаментом. Лаура остановилась перед фотографией.

Прошла минута или две. Потом Артур заговорил:

— Ему здесь тринадцать. Это был день его бар-мицвы. Вы знаете, что это?

— Я читала, что это что-то вроде конфирмации.

— Да, что-то подобное. Мальчик, прошедший обряд бар-мицвы, считается взрослым, он становится полноправным членом общины. Он умеет отличать хорошее от дурного, осознает заповеди своего народа, передаваемые от отца к сыну со времен Моисея…

Артур замолчал и отвернулся к окну, пряча лицо. Затем снова заговорил:

— В тот день он произнес замечательную речь, все о ней долго вспоминали. Его интересовали проблемы экологии, он создал в школе экологический клуб. Об этом он и говорил: как сыны Израилевы пришли в страну меда и молока, как они берегли землю, дарованную им Богом, как и сегодня мы должны беречь нашу планету, чтобы нашим детям досталась… — Он опять замолчал, не в силах продолжать.

Лаура поняла, что он скорбит по двум сыновьям: мальчику, которого он растил с такой любовью, гордости семьи, и другому, незнакомцу, который сидит сейчас внизу, плоть от его плоти.

Маргарет тихо объяснила:

— Там на заднем плане свитки, на которых написаны законы — первые пять книг Библии, той ее части, что вы называете Ветхим заветом. Украшения называются коронами, они — знак нашего почитания пяти книг.

— Понимаю.

Знакомое лицо, лицо Тимми, наложенное на эти странные предметы, плыло у Лауры перед глазами. Все было так невероятно, гигантское недоразумение. Повисшее в комнате молчание было каким-то звенящим.

— Расскажите мне, как все было с самого начала, — сказала наконец Лаура, — а я потом расскажу вам про Тома. Ведь именно это мы и хотим узнать.

Маргарет села и, вздохнув, начала:

— Проблемы возникли с самого рождения. Питер был очень капризный ребенок, он плакал до истерик и плакал почти не переставая. Но наш первый врач сказал, что ничего страшного в этом нет, что многие младенцы ведут себя так.

Лаура кивнула:

— То же самое мне говорили про Тимми. Вы ведь знаете про Тимми?

— Да. Ральф Маккензи сказал нам.

— Ну, а дальше?

— Потом мы переехали сюда. У отца Артура был удар, и все дела он передал Артуру. Артур в то время работал над докторской диссертацией по литературе, работу пришлось бросить, хотя он и сейчас знает больше, чем иной профессор.

— Лаура хочет послушать про Питера, а не про меня, — перебил Маргарет Артур.

— Мы обратились к другому педиатру, потом еще к одному, а Питер тем временем худел и слабел, потом заболел пневмонией, поправился, выздоровел и опять заболел. — Маргарет беспомощно развела руками. — А потом на нас обрушился этот удар, мы, наконец, узнали, что с ним такое. И тогда мы объехали чуть ли не всю страну, побывали во всех известных больницах от Миннесоты до Бостона. Вплоть до самого последнего месяца мы пытались что-то сделать, надеялись помочь нашему милому мальчику. Мы обратились к крупнейшему специалисту в Нью-Йорке, мы…

— Не нужно больше, — попросила Лаура.

Но Маргарет то ли не слышала ее слов, то ли не могла остановиться:

— Помню, о чем я прежде всего подумала в тот день, когда мы узнали, что биологически Питер не наш сын. Врач, очень душевный молодой человек, разговаривая с нами, смотрел в окно на растущее во дворе дерево. А я могла думать лишь о том, что где-то живет другой мой ребенок, и я спрашивала себя, какой он. Наверняка он похож на людей, вырастивших его, так же как Питер был похож на нас. И я подумала, что он возможно здоровый и крепкий мальчик.