Рассвет Полночи. Херсонида

446 В Л. Коровин Где мир с утехою, невинность с простотой Теснятся вкруг тебя, вступают в лик с тобой, Где скромны грации венок из роз сплетают И, строя хоровод, чело твое венчают! Мы здесь, покорствуя законам естества И благо жизни сей чтя даром божества, Не должны ль томной дух отшелъническ оставить И вкусу нежному сердечный трон поставить? Житейские обстоятельства Боброва мало располагали к веселью: он был одинок, беден и не забывал о своем положении. Единственный бытовой документ этого периода - письмо к Мордвинову на новый 1795 г. - и приложенное к нему стихотворение (см. «Песнь несчастного на новый год к благодетелю», № 111, и примеч.) свидетельствуют о крайнем душевном упадке. «Песнь несчастного...» по форме и содержанию дублируется не вошедшей в «Рассвет полночи» «Осенней песнью сетующего на берегах Буга 1794 года» (№ 278). В обоих стихотворениях варьируется мотив преследований рока, причем центральные строфы перекликаются почти дословно: «Осенняя песнь...» «Песнь несчастного...» Рок, о рок! - почто сурову Рок, о рок, - почто толь рано Рано желчь подносишь пить? Ты мне желчь подносишь в дар? Рок не внемлет; желчь готову Неужель на свежу рану Поспешает в сердце влить. Свежий мне даешь удар? Вообще, стихотворения автобиографического характера (такие у Боброва появились только на юге) изобилуют жалобами на судьбу. Самочувствие изгнанника запечатлено, например, в балладе «Могила Овидия, славного любимца муз» (№ 97), написанной не позднее 1798 г. Она построена в форме беседы современного «унылого певца» с тенью римского поэта, являющейся в «пыльном столпе». «Тень Назона» рассказывает о кровопролитной борьбе Октавиана за власть и своем незаслуженном изгнании и убеждает «унылого певца» искать утешения лишь «там», за пределом земной

Поэзия С.С. Боброва АА1 жизни, поскольку перед лицом смерти напрасны усилия смертных, равны гонитель и его жертва. Ночь всех равняет неприметно. Судьба Овидия, погребенного в безвестной могиле, где «чуждый народ» топчет его прах, обращает мысли автора к собственной участи: Судьба! - ужли песок в пустыне Меня засыплет так же ныне? Эти строки отделены от текста стихотворения, написанного шестистишными строфами, и выделены курсивом. Двойное выделение имеет целью обратить внимание на их скрытый, не выраженный прямо смысл: Бобров говорит о своем изгнании и своей «слезной судьбе». Существенно, что он не просто усмотрел аналогию между судьбой изгнанника Овидия и своей собственной, а сделал из нее поэтическую тему, явившись в этом непосредственным предшественником Пушкина. Осознание этой аналогии побудило Боброва к изучению текстов Овидия, в особенности «Скорбных элегий» и «Писем с Понта». Аллюзии на них, цитаты, переложения целых фрагментов в значительном количестве встречаются в «Тавриде» (примеры см. в наших примечаниях к «Херсониде»). Характерно, что реминисценции и цитаты из «Метаморфоз», более известных и популярных в России XVIII в., в стихах Боброва встречаются реже. Позднее в качестве эпиграфов он использует строки из «Любовных элегий» (ко второй части «Рассвета полночи») и «Фаст» (№ ПО, 273, 292). По образцу первой книги «Фаст», как беседа поэта с двуликим Янусом, построена открывающая «Рассвет полночи» «Столетняя песнь...» (№ 1). Вообще, с 1790-х годов Овидий для Боброва - любимейший из римских поэтов и чаще всего цитируемый. Это еще одна из его своеобразных черт, поскольку в современной ему поэзии Вергилий и в особенности Гораций, истолкованный