Рассвет после ночи

Пацакис сидел крайне озадаченный словами и поведением человека, который держал в своих руках секретную службу в государстве. Между тем Цирис медленно извлек из внутреннего кармана пиджака пачку фотографий. Перебрал ее в руках, словно карты. «Раз!» — и, как искусный игрок, выбросил на стол первую фотографию. Ахиллес Пацакис узнал маэстро Киприаниса. Предупреждая какие-либо вопросы, гость предостерегающе поднял палец к своим тонким губам. «Два!» — на стол легла еще одна фотография. Это молодой, но уже известный греческий поэт Рицос, автор просоветской книги «Тракторы», многих антифашистских, зовущих к свободе стихов. Но вот перед хозяином особняка легла фотография Ясона. Пацакис, вконец ошеломленный, невольно схватил ее, впился глазами, пытаясь наконец понять, в чем дело.

Гость меж тем отошел к окну и стал разглядывать клумбу. Не оборачиваясь, он спросил:

— Какие цветы растут в вашем саду, мой друг?

— Что… какие цветы? — переспросил Пацакис.

— У вас есть нарциссы, мой Друг? — Цирис круто повернулся на каблуках.

— Нарциссы? Может, и есть… Не знаю.

— Я очень люблю эти цветы, — тонко улыбнулся Цирис. — С вашего разрешения я бы вышел в сад, полюбовался вашими цветами. Мой друг, вы знаете легенду о Нарциссе?

«Пора кончать эту комедию», — подумал Пацакис и, словно решившись на что-то, встал, взял большую гаванскую сигару и, прежде чем чиркнуть спичкой, спокойно, но с сердитыми нотками в голосе сказал:

— Послушайте, мой друг. Мне надоела эта игра. Вы мне накидали кучу фотографий этих сентиментальных болтунов, которых каждое утро надо сечь розгами, а не кричать им ошалело «бис, бис!». Дайте мне власть, и эти дармоеды у меня будут таскать тюки с табаком в пароходные трюмы. Может быть, вы мне предлагаете их в грузчики? Тогда при чем здесь мой сын? Выкладывайте свои карты, мой друг, и не опасайтесь. Здесь никто нас не слышит! А в сад нам идти незачем. Нарциссы у меня не растут. Не люблю напоминаний о смерти. А это цветок смерти. Я человек деловой и легендами не интересуюсь.

— Браво, мой друг, брависсимо! — перебил Цирис, не без восхищения глядя на Пацакиса. — Давно не слышал таких страстных речей. Ведь обычно со мной говорят или шепотом, или молча выслушивают. Клянусь богом, я восхищен вами! Вы сильная личность. Мой друг, в наше время нельзя ходить в беспартийных. Жизнь заставит сказать определенно, за кого вы. Но сегодня не об этом. Вся эта коллекция фотографий имеет первостепенное значение. С кем пойдут культурные Силы Греции? Поддержат ли они новый порядок Гитлера? Надеюсь, вы не отрицаете такую возможность, как обращение взора фюрера Германии в сторону государства на юге Балкан? А кто, мой друг, будет работать среди наших интеллигентов, кто узнает все о каждом из них, кто, наконец, поможет нам бороться с коммунистами и всякими там левыми и либеральными профессоришками и стихоплетами? Кто спасет нашу нацию? Кто, наконец, сохранит ваши суда? Кто, я спрашиваю, мой друг? Кто? Не догадываетесь?

Цирис подошел к Пацакису, который с неослабным вниманием слушал гостя, и почти прошептал:

— Мои агенты.

Ловким движением он, приподняв одну фотографию, бросил ее на стол. Опять на господина Пацакиса смотрело лицо Ясона.

Как во сне Ахиллес Пацакис услышал у своего уха слова Цириса:

— Его кличка Нарцисс.

…Елена была приглашена на новый катер Ясона Пацакиса. Было это вскоре после конкурса в королевском дворце. В компании таких же молодых нуворишей Ясон хотел назвать катер «Прекрасной Еленой». Но девушка отвергла и эту, как многие другие «приманки» человека, который добивался ее привязанности, даже любви. В тот день Пацакис-младший, тайный агент по кличке Нарцисс, написал в своем дневнике лаконичные слова: «Утерянная приманка».

СТАРЫЕ, НОВЫЕ ФОТОГРАФИИ

Старая коллекция фотографий греческих интеллигентов осталась без своего прежнего хозяина Цириса. Теперь эту большую пачку, как колоду карт, раскладывал новый хозяин Ясон Пацакис. С фотографий на него смотрели деятели культуры, которые находились в явной или тайной оппозиции к диктаторским режимам и имели большой стаж бунтарства. К примеру, поэт, чьи стихи прозвучали в передаче подпольной радиостанции. А ведь он уже не раз побывал в заключении, был серьезно болен. Прочно «прижился» он в этой «коллекции» еще с довоенных времен. В первый день переворота поэта арестовали и сослали на голый далекий остров — пиши, сочиняй, ораторствуй среди безмолвья. Да, далеко он, а слова его здесь, в эфире, звучат, приносят неприятности новым властителям и шефу тайной полиции в особенности. Люди Пацакиса записали на пленку стихи поэта, которые читал Георгис Эмбрикос в передаче подпольной радиостанции:

Пусть мал народ, он борется без сабель и винтовок
За хлеб, за песню, за любовь всего большого мира:
Под языком он прячет стон и громкий крик победы,
И если петь решится он, растрескаются камни.