Рассыпается Фейерверк

Рауль кивает мне, заглядывает в каюту скорее, следуя примеру остальных, чем вправду волнуясь… и внезапно издает восклицание, которое я не могу разобрать. Вваливается в полутемную комнатушку, опускается на колени у кровати, горой нависая над спящим. Я нервничаю, бегу за ним, потом возвращаюсь к порогу, размышляя, не позвать ли Карлоса или Ярека. Но Рауль больше ничего не делает, только стоит все так же, на коленях, словно перед распятием, и смотрит, беззвучно шевеля губами. Потом тянется, будто собираясь убрать с израненной щеки прядь волос, но не решившись, роняет руку. Бука успевает уйти до возвращения Ярека.

А я еще долго сижу под звездным небом и умираю от любопытства.

Сера

Мария с Жозель любят посидеть в жаркий полдень на носу “Травиесы”, болтая босыми ногами. Тремя: протез Мария кладет в тени, чтобы не нагрелся на солнце. Хромая служанка никому из белых господ не сдалась, так Мария оказалась здесь. И уже, кажется, давно забыла о том, что чем-то отличается от цирковых, ну, исключая цвет кожи. Поэтому она не спускается на берег без крайней нужды: мир твердой земли принадлежит рабовладельцам, о которых Мария предпочитает не помнить.

Она любит детей. На представлении частенько прячется за занавесом и разглядывает восторженную детвору, сверкая во мраке белой улыбкой. Панетту Мария считает своей приемной внучкой, поет ей пахнущие алыми пустынями песни на ночь и заплетает золотые косы, что так красиво струятся в ее темных ладонях.

Сейчас Мария курит трубку, выдыхая кольца, что быстро растворяются в льющемся с небес свете. Ее лучшая подруга Жозель лежит рядом на подушке, надвинув на глаза соломенную шляпку с приколотыми свежими ромашками. Наверняка их принес кто-то из мальчишек.

Баржа застыла в сонном мареве кончающегося лета. Река не колышется, словно зеленое зеркало, по бокам подернутое ряской-патиной. В лазарете, которым обратилась каюта гимнастов, тревожная тишина: сначала парень пришел в себя, но успел лишь спросить, отчего вокруг так темно. Затем снова уплыл в забытье, да еще и жар поднялся. Рауль с Жанной с рассвета уехали в город. Ярек и Карлос шепотом спорят, везти ли найденыша в больницу, однако запрягать нашу капризную кобылу в телегу… безопаснее запрячь Пашу, честное слово!

Ярек ходит вокруг каюты кругами, говорит сам с собой и грызет ногти. Потом возвращается, меняет больному повязки, колет какие-то ампулы, поит парнишку водой с ложки. Тот глотает сам. Это хорошо.

К закату температура спадает, Ярек бинтует собственные пальцы, торопливо ест обед, что уже во второй раз греет для него Жозель, и снова возвращается к роли сиделки. Флавио репетирует над водой, поглядывая на свою каюту. Осторожнее, идиот ты этакий! Ну вот, едва не сорвался. Хотя в худшем случае негоднику грозит внепланово искупаться, не более. Когда Ярек показывается, Флавио спрыгивает на палубу.

– Ты и сегодня оставишь меня работать da solo?

Ярек вспыхивает:

– А я тут, по твоему, развлекаюсь?!

– В афише указан дуэт!

– Спроси Карлоса, что он предпочтет: скидку на билеты за отсутствие акробата или труп на борту!

Итальяшка кривит губы. Ярек преувеличивает, оба это знают. Если уж ему в свое время удалось выходить самого Флавио, то этого бедолагу – и подавно. Но красавчик не хочет спорить, он знает, как это кончится: один перейдет на польский, другой на итальянский, оба охрипнут и в итоге разойдутся ни с чем. Ярек уходит курить за угол, его напарник возвращается к своему занятию. Но смотри: эти густо подведенные ресницами глаза слишком уж задумчивы. Мальчишки с удочками на том берегу улюлюкают, Флавио разминается, залезает на самый верх. В простом трико для тренировок он весь черно-золотой. Плавно выполняет “крокодил”, “планш”, переходит в “двойной венсон”, выпрямляется… Пальцы соскальзывают, левая рука успевает вцепиться в перекладину, но вывернутое плечо примет на себя вес всего тела! Едва слышный хруст, крик и удар об воду: пальцы разжались от боли. Зеленая глубина втягивает Флавио, он быстро исчезает во мгле, полной водорослей. Мальчишечьи свист и хохот летят по воде от берега до берега, их спугивает второй всплеск – это Ярек прыгнул в реку.

На палубе лужи и плети нитчатки, мокрая одежда. В белой мисочке – нежно-розовые разводы и шприц, пахнущий, как давнее зелье Вольфганга. Вправив и перебинтовав плечо итальяшке, Ярек шипит:

– Признайся, что сделал это специально!

Флавио мрачно смотрит в пол. Я спрыгиваю с бельевой веревки, на которой качался, и сажусь рядом. В этот раз я на стороне Флавио: хоть границы меж болью и удовольствием для него размыты, он не стал бы намеренно увечиться, чтобы не работать. Какое-то подобие совести есть даже у этого члена команды. И Карлос бы не просто рассердился, но перестал уважать, а дороже этого уважения у Флавио ничего нет. Ну и деньги ни для кого из цирковых лишними не бывают, это тоже серьезный аргумент. Тем, кто выступает, достается больше.