Растоптанные цветы зла

Все это, собственно, и означает, что художник поставлен в современном обществе перед вполне очевидной альтернативой, а точнее, общество при помощи тщательно разработанной системы материальных поощрений ему недвусмысленно намекает: или же ты публично признаешься в своей неполноценности, или будешь пахать в поте лица и выкарабкиваться из дерьма самостоятельно, пока, действительно, не окажешься где-нибудь в хосписе, с трясущимися руками, в полном маразме, и тебе уже ничего не будет нужно, даже бабок. Естественно, подобная перспектива мало кого прельщает. Тут нет ничего удивительного. В свое время академик Павлов наглядно продемонстрировал на животных, как можно при желании вырабатывать у них всякие условные и безусловные рефлексы. Человек же, по моим наблюдениям, поддается подобной «дрессировке» еще быстрее и легче.

В итоге только за прошедшее столетие описанная мною выше система «воспитания чувств» привела к появлению абсолютно новой породы людей, отличающихся такой бесхитростностью мыслей и поступков, какие даже поборнику всеобщего «опрощения», вроде Льва Толстого, не могли присниться в самых сладких снах. И теперь, когда я вижу, как на экране ТВ какая-нибудь вполне сытая и довольная жизнью голливудская звезда, сверкая белоснежной улыбкой, спешит сделать заявление для прессы о том, как она только что отслюнила миллион долларов жертвам цунами на Таиланде или там голода в Кении, то я прекрасно понимаю, откуда у нее этот лишний миллион. Весь фокус в том, что она не только не стыдится публичного проявления простоты своих чувств и мыслей, а иначе вообще чувствовать и мыслить не умеет. И все эти тонкости и нюансы ей элементарно до лампочки! Она с детства чувствует себя во всей этой четко отлаженной системе грантов премий и поощрений, как рыба в воде, как крот в своей подземной норке, белка на дереве, медведь в берлоге, гиппопотам на берегу Амазонки, короче, совершенно естественно. Поэтому и реакция на произошедшую в далекой Азии трагедию у нее такая спонтанная и искренняя.

Стоит ли удивляться после этого, что лет двадцать тому назад, когда позиции государства в России были серьезно поколеблены, значительная часть наиболее ушлых дегенератов или неполноценных уродов от него отшатнулась и стала искать поддержку среди ученых, цепляясь уже за науку как за новую «мамочку» или, даже точнее, няню, временно заменившую им захворавшую мать. Отсюда понятно, почему весь этот сверхсложный туманный и наукообразный постмодернизм пришел в Россию с существенным запозданием по сравнению с Западом, то есть всего лет пятнадцать– двадцать назад, вместе с крушением «тоталитаризма» и «командно-административной системы». А раньше здесь и слова такого – «постмодернизм» – никто не слышал и не произносил вслух, и все головокружительные литературные карьеры делались исключительно за счет государства и политики. В сущности, вся история отечественной литературы последних двух десятилетий укладывается в до смешного простую формулу: как только прямое насилие стало невозможным, писателям пришлось прибегнуть к хитрости и прочим интеллектуальным уловкам, временно посвятив себя поискам истины.

Ныне же, когда государство снова начало укреплять свои позиции, число писателей, выступающих за добро и нравственность, опять стало расти в геометрической прогрессии. И теперь, кажется, разве только ленивый способен отказать себе в удовольствии лягнуть напоследок ставший не особенно нужным постмодернизм. Главный же вывод, который можно сделать, окинув беглым взглядом историю отечественной литературы последних лет, заключается в том, что уроды и дегенераты всех мастей так и будут до скончания веков метаться от поисков нравственности к поискам истины и обратно, ибо ничего другого в этой жизни им просто не остается. И продолжаться так будет до тех пор, пока это бессмысленное стадо не вытопчет на земле последние ростки красоты, которая изначально не имеет абсолютно никакого отношения ни к добру, ни к истине.

Дело в том, что искусство представляет собой абсолютно замкнутую сферу, выход за пределы которой совершенно невозможен. То же самое, кстати, можно сказать о политике и науке. Мне даже кажется, что все эти сферы представляют из себя нечто вроде огромных прозрачных стеклянных шаров, отчего их границы вроде бы и не видны, но какие-либо пересечения между ними абсолютно исключены. А если вдруг подобное пересечение случится, то только ценой уничтожения одного из них, который тут же разлетится на мелкие осколки. Церковь, обозначившая некое триединство добра, красоты и истины, всего лишь продемонстрировала таким образом свою склонность к бесконечной мимикрии, а также способность приспосабливаться и присасываться попеременно к той или иной основополагающей сфере человеческой деятельности – политике, науке или же искусству – в зависимости от сложившихся в данный момент в обществе расклада сил и конъюнктуры.