Расторжение

куда еще всего себя ты вложишь
             всё в щелк да в щелк
машинописных альвеол и клавиш
             смесительный снует уток

в тираж выходит сукровица

             и вывихнутая стопа
как машенька к подножью жмется
             александрийского столпа

ужель шелковицы ей поминальной мало

             печатных плит воздушных сот
не сеют и не жнут ямбический обмылок
             но извергаются с высот

в сетях и нетях психотропных

             задушенные имена психей
и чем стропила выше – струпья
             столбов содома солоней

се, плотник мой, слюды и дыма

             вальс с поджелудочной слезой
…что рушишься бесплотной тенью
             предстательною железой

«Голый завтрак». Премьера

се – завтрак на траве он голый
             он в складчину раздет
за обе щеки ветреную голень
             уписывает менуэт

в воображении и только

             как посох тросточка цветет
лицо присыпанное тальком
             вакханки бородатый рот

и в хороводе мусикийском

            приняв на посошок
так и стираешься с возлюбленной
                         актриской
в астральный порошок

и – кончено погасшим стэком

            в партере уголь ворошить
а мондриану двух веков на стыке
            парадный саван шить

здесь ноготок его прошелся в лайке

            а все же есть
раз выстроилась по линейке
            свалявшаяся мира шерсть

так в оркестровом свальном мраке

            теперь станцуемся мил-друг
прилаживая мертвой Эвридике
            надраенный мундштук

«Обмелело все, что мелеть могло…»

Обмелело все, что мелеть могло,
обмолот при Милетах, при нас – огло-

бля, скажу и в жмурки пойду играть,

собирая подать с петровых Кать.

Отыкалось им и вошло впритык —

Екатеринбург, и мин херц, и дык

ёлы-палы; все, что могло линять,

истекало околоплодным ять.

А на ижицу как насадить язя

да с фитой по Яузе, кабы льзя…

по усам в Париже текло бы так,

как из сказки помнит Иван-дурак.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Обмелело все, что могло мелеть.

Остается во мгле, хоть ни зги, неметь.

По-немецки Бог-Нахтигаль, соври,

отпуская Гретхен грехи с иври-

тат-а-тет мне пела про тот исход,

обломился которым кронштадтский лед…

Кенотаф

I

Свободен путь под Фермопилами…

Георгий Иванов