Расцвет и упадок государства

Практически без исключения все азиатские и африканские государства, будь то созданные буквально ex nihilo[817] или появившиеся на месте старых политических сообществ в обновленном виде, вступили в жизнь под лозунгом модернизации, под которой они подразумевали радикальное усовершенствование сфер здравоохранения, образования, повышение уровня жизни, который во многих государствах едва ли превышал минимальный уровень выживания. Такая модернизация, хотя и зависела от многих факторов, предполагала, прежде всего, политическую стабильность и действенный бюрократический аппарат, но такую стабильность и такую управленческую машину удалось установить лишь в немногих новых государствах. Самые успешные из них находятся в Восточной и Юго-Восточной Азии. Одни имеют долгие традиции политического единства и/или этнической однородности, другие, по меньшей мере, высокообразованную элиту, которая, в свою очередь, облегчила этот переход и в ряде случаев способствовала впечатляющему экономическому росту[818]. Можно даже утверждать, что к концу XX в. ситуация сложилась таким образом, что самые успешные государства находятся не в Европе, откуда пришел этот тип политического устройства, а в Японии, Южной Корее, Тайване и, конечно, Сингапуре. Во всех четырех странах были созданы обезличенные и хорошо дисциплинированные (хотя, с позиции отдельного человека, достаточно авторитарные) бюрократические системы и полицейские организации. Ни в одной из них не существует режим традиционного типа; в частности, в 1995 г. бывший премьер-министр Кореи получил наглядный урок, к чему приводит смешение государственной собственности и своей частной. При некотором везении Китай, Таиланд, Малайзия, Индонезия, Вьетнам и даже Бирма (если она освободится от своих военных правителей) могут однажды последовать их примеру, хотя большинство этих стран в гораздо большей степени этнически неоднородны и может оказаться, как в случае с Китаем, что они слишком крупны и сложны для того, чтобы ими эффективно управлять длительное время из единого центра[819]. В других странах Азии и Африки ситуация в целом гораздо менее благоприятна. Одной из причин этого является крайнее этническое разнообразие. Старые европейские государства имели в своем распоряжении века для формирования национального самосознания, национального языка (хотя еще в XVI в. жителя Лондона, путешествующего по Кенту, местные жители принимали за француза), национальной культуры и национальной среды общения. В других странах не существовало такого единства; от Филиппин до Эфиопии и от Ирака до Судана попытки создать его часто воспринимались как стремление одной группы установить свою власть, подчинив других. Например, в Индии на основном языке (который сам еще подразделяется на несколько диалектов, говорящие на которых не понимают друг друга) говорит лишь 40 % населения. Кроме того, там существует 33 других языка, на каждом из которых говорит как минимум 1 млн человек (на английском, считающемся якобы официальным языком страны, говорит лишь 5 % населения). Население Пакистана состоит на 55 % из пенджабцев, на 20 % из синдхов, на 10 % из пуштунов, на 10 % из муджахиров и на 5 % из белуджей; на языке урду, который правительство надеется превратить в официальный язык, говорит лишь небольшое меньшинство. В Нигерии три крупнейшие группы — хауса, йоруба и ибо — все вместе составляют лишь 60 % населения, остальные жители поделены не менее чем на 250 этнических групп[820]; в другой части континента — в Эфиопии — существует 76 этнических групп, представители которых говорят на 286 языках[821]. Но рекорд по разнородности, вероятно, побьет Папуа, где население в 2,5 млн человек говорит более чем на 700 разных языках. Считается, что большинство африканских государств «имеют мало общего, кроме своего разнообразия»[822].