К середине 80-х годов даже идея о том, что государство должно обязательно контролировать денежное обращение, которая как минимум на протяжении 400 лет была одним из столпов суверенитета, была подвергнута резкой критике[918]
. Точно так же, как в Англии времен правления последних монархов из династии Стюартов, многие считали, что правительство обладает слишком большой властью, чтобы доверить ему управление денежной сферой, о чем свидетельствуют неизменная тенденция к инфляции и время от времени имевшие место случаи крайне безответственной политики. Опять же до сегодняшнего дня ни одно государство не зашло настолько далеко, чтобы вернуть денежную эмиссию и управление денежным обращением в частные руки; однако в других аспектах монетаристов ждал продолжительный триумф. С экономической точки зрения в большой части мира начался возврат к капитализму XIX в., причем не в силу случайного стечения обстоятельств или недоразумения, а как часть хорошо продуманного плана. От Канады до Новой Зеландии целью такой политики было снижение инфляции и создание условий для устойчивого, хотя и постепенного экономического роста. Чтобы добиться этого, правительства были готовы пойти даже на отмену централизованного планирования, отказ от проведения противоциклической политики, и усиление неустойчивости положения как работников, так и работодателей. Во многих странах это привело к возрождению феномена, который Карл Маркс в «Капитале» назвал резервной армией труда — более или менее постоянного ядра безработных, которые могли быть использованы и использовались для удержания уровня заработной платы в определенных рамках.В рамках новой программы те отрасли, на национализацию которых правительства потратили так много денег в 1945–1975 гг., были вновь приватизированы. В тот момент многие из отраслей промышленности, которые контролировались европейскими правительствами, уже находились в состоянии упадка, как, например, производство угля, место которого в топливном балансе стала занимать нефть, производство стали, все больше которой выплавляли в Японии, и кораблестроение, также вытеснявшееся японским. То же касалось железных дорог, которые проигрывали в конкуренции с автомобильным транспортом. В других случаях национализация затронула фирмы, длительное время находившиеся в небрежении во время Второй мировой войны, в результате чего их оборудование устарело и они испытывали большой дефицит капитала. Со временем многие национализированные промышленные отрасли еще более ослаблялись тем, что управление ими основывалось на политических принципах — например, когда они были вынуждены оказывать услуги себе в убыток или нанимать слишком много работников, или устанавливать тарифы на искусственно низком уровне по сравнению с экономически обоснованным, не говоря уже о том, что самые высокие должности в государственных корпорациях часто рассматривались не как работа, требующая профессиональной квалификации, а как «теплые местечки», приносящие дополнительный доход, как действующим, так и бывшим политикам и чиновникам.
Каковы бы ни были конкретные причины, надежды тех, кто выступал за национализацию, утверждая, что она будет приносить выгоду не отдельным акционерам, а обществу в целом, редко сбывались. С конца 60-х годов многие из национализированных предприятий камнем повисли на шее их собственника, нанимая огромное число лишних рабочих и очень часто принося сплошные убытки. Так, в Великобритании все национализированные отрасли, за исключением газовой, терпели убытки, закрывали заводы и увольняли занятых, попав в порочный круг, который за вторую половину 70-х годов довел целые регионы до бедности и отчаяния[919]
. Все итальянские государственные промышленные холдинги (IMI, ENI, EFIM и