Расцвет и упадок цивилизации (сборник)

Но хотя я и признаю примат цели перед средствами, практически я считаю, что этим иезуитским постулатом следует пользоваться крайне редко не только потому, что он, все-таки, является уступкой более высокой морали, но и по нецелесообразности его широкого применения. Например, меня возмущает широко распространенное толкование медицинской этики, по которой надо скрывать правду от больного, даже совершенно безнадежного… Я считаю, что в случаях безнадежных больных эта этика неуместна, так как серьезный человек воспримет приговор как необходимость окончить дела и возможно полнее использовать оставшееся время, а кроме того, может использовать это время для обращения к деятелям неофициальной науки, которая иногда помогает лучше официальной (есть данные, что больные раком излечивались после сильных укусов пчел; я лично, если буду знать, что у меня злокачественная опухоль, безнадежная с точки зрения официальной науки, буду систематически лазить в ульи, чтобы пчелы меня кусали, и буду производить другие опыты с целью бороться за жизнь всеми средствами). Если же врач говорит, что его случай не безнадежен, он этим демобилизует больного.

Перейдем теперь к случаю политической, а не научной борьбы.

Я думаю, и при политической борьбе и вообще при политической деятельности максимальная откровенность желательна и почтенна. Возьмем очень распространенный вопрос о престиже власти. Из крупных государственных деятелей, как говорят, римский император Тит никогда не отменял сделанного им распоряжения, даже в том случае, если убеждался, что решил неправильно. Для правителя это, конечно, очень удобно, так как подчиненные, зная его обычай, не станут докучать ему просьбами об отмене решений. Но мне лично гораздо более импонирует наш великий Петр, который на своем собственном указе потом наложил резолюцию: „Отменить указ потому, что дуростью был учинен“. И все случаи требования дипломатии в политической борьбе почти всегда сводятся к борьбе за престиж. Полезно припомнить, что само слово „самокритика“ было пущено Лениным по вопросу о споре за престиж партии. Внутрипартийную критику, проводимую в открытой печати, осуждали, как подрывающую престиж партии, и Ленин тогда заявил, что самокритика (употребленная в смысле открытой внутрипартийной критики), хотя и может вызвать злорадство врага, на деле укрепляет, а не ослабляет партию.

Аналогичные споры были повсюду и у нас во второй половине XIX века. А. К. Толстому крепко попало за „Поток-богатырь“ и за стихотворение „Порой веселой мая…“[211] от Салтыкова-Щедрина и других прогрессивных деятелей, которые для себя допускали издевательства даже над почтенными вещами, такими, как самоотверженность и верность („Самоотверженный заяц“, „Верный Трезор“), но не допускали мысли, чтобы над деятелями их лагеря была возможна насмешка. То же и с Писаревым: как он громил цензуру и проч., но когда Лесков написал романы антинигилистического характера, то этот свободолюбец заявил, что теперь его ни один порядочный редактор в свой журнал не пустит. Недавно я читал воспоминания Тургенева о той встрече, которую сделали представители нашего прогрессивного общества его роману „Отцы и дети“. Образ Базарова считался клеветой на современника, хотя в данном случае Писарев вступился за Тургенева и правильно заявил, что это не клевета, а дифирамб новому поколению.

Был ли спор 1948 года[212] научным или политическим? Ни то, ни другое, а нечто третье, так как совершенно нелепо все сводить к политике, но так же нелепо устанавливать всегда „или – или“… Для тебя вопрос ясен: с одной стороны мракобесы, с другой – представители света и, очевидно, если один из представителей света проронит даже слабое слово, что не во всем представители света правы, то этим он уже учинит как бы предательство правому делу.