Когда в конце 1852 года Луи Наполеон Бонапарт провозгласил Вторую Французскую империю и стал императором Наполеоном III, мир испустил стон отчаяния. Царь Николай I пришел в ярость, узнав, что этот выскочка посмел причислить себя к правящей династии, но первая молния ударила на Святой земле. Эта почитаемая область, включающая Палестину и святыни Иерусалима, а также территории современного Израиля и Иордании, находилась под властью Османской империи. Новый французский император, традиционно ищущий славы, взял под свою защиту группу католических монахов и поместил серебряную звезду с гербом Франции в святилище Вифлеемской церкви. Кроме того, он захватил ключи от дверей церкви и от священных яслей Христовых. Для Николая I, называвшего себя защитником Восточной православной церкви, то была прямая угроза. Он направил ультиматум о необходимости поместить под его защиту православных монахов и прихожан.
Османская империя не могла допустить подобного безобразия на своей территории. Заручившись поддержкой Франции и Великобритании, правительство Блистательной Порты объявило войну России в октябре 1853 года. В действительности ясли Христовы имели к происходящему мало отношения. «Эта ссора, — писал Палмерстон, — куда уместнее выглядела бы в давно минувшие дни, чем в наше время». В каком-то смысле ее можно было интерпретировать как спор между православными и католическими монахами о том, кто должен охранять Святые места. В этот сюжет отлично вписался бы Ричард I на своем скакуне, но трудно было представить в подобной воинственной позе Дизраэли или Гладстона. На самом деле русские и турки, по сути, воевали за саму территорию и населяющие ее 12 млн человек.
Одни полагали, что это будет короткая война, другие считали, что она может тянуться до бесконечности. В любом случае многие были уверены, что это будет великая война, которая изменит карту Европы. В Register писали, что исход этой борьбы «мог изменить судьбы всего цивилизованного мира».
В начале войны русские заняли два региона — Валахию и Молдавию, которые сейчас вместе с Трансильванией составляют Румынию. Абердин думал только о мире и компромиссе, но другие члены кабинета с ним не соглашались. В самом начале войны Абердин сказал Джону Брайту, что испытывает «огромное горе и чувствует, будто каждая пролитая капля крови падает ему на голову». Позднее его сын вспоминал, что он отказался перестраивать заброшенную церковь в своем имении, поручив это преемнику, поскольку в книге Паралипоменон (Ветхий Завет) говорится: «Ты не должен строить дома имени Моему, потому что пролил много крови на землю пред лицем Моим».
В феврале 1854 года более пяти дивизий пехоты и одна кавалерийская дивизия направились через Мальту в северную часть Крыма, рассчитывая решить дело за два-три коротких сражения. Разве Англия с ее железными дорогами, электрическим телеграфом и винтовым пароходом не была хозяйкой мира? Пожалуй, еще важнее было то, что англичане имели на вооружении дульнозарядные ружья Минье, названные по имени своего французского создателя.
Итак, народ радостно провожал солдат, марширующих к своим казармам, аплодисментами и песнями. Вскоре пение прекратилось. Через 8 дней после объявления войны лорд Джон Рассел отозвал предложение о дальнейшей законодательной разработке избирательной реформы в связи с более значимыми событиями и сразу после этого, как сообщают современники, «в припадке истерических рыданий» опустился на пол палаты общин. Это было не лучшее время для проявления слабости. Последовавшая война уничтожила мир, длившийся с 1815 года, и положила начало долгому периоду, в течение которого все великие державы поочередно воевали друг с другом. С 1853 по 1880-е годы Англия участвовала в европейской войне один раз, Франция — трижды, Австрия — трижды, Россия — дважды, Германия (Пруссия) — трижды, Италия — дважды, Дания — один раз и Турция — дважды. Неудивительно, что Европу иногда сравнивали с военным лагерем. Периоды мира были непрочными и такими же опасными, как периоды войны. Обескураживало и то, что во многих случаях бывшие враги становились союзниками. Французы столетиями грызлись с англичанами, но теперь были вынуждены приветствовать их, словно новообретенных родственников.