Растворяясь в ярком свете

Мы с сестрой поднимаемся по тропе под раскидистыми кронами пальм. Я вовсе не обманываю себя – отношения между нами отнюдь не нормализовались. Но не потому, что я злюсь. Гнев расплавился прошлым вечером. Дело в том, что я чувствую себя чужой в собственном доме. Наша жизнь теперь делится на до и после: Брук с Эбби до БиГи и Брук с Эбби после. Я пока не знаю, как это «после» выглядит и как им управлять. Но ощущается как нечто странное и хрупкое. Мы взбираемся все выше по извилистой тропе, и так как Брук начинает задыхаться, прекращаем разговоры.

Брук сообщает мне отрывочные сведения о своих друзьях, но умолкает на середине фразы, когда примерно через полмили мы достигаем вершины. Отсюда открывается прекрасный вид на Каталину: сверкающая голубая вода, поросшие кактусами склоны холмов, покачивающиеся в бухточках лодки, струящиеся с неба лучи жаркого солнца и нежный шепот ветра. Магия Каталины в чистом виде, как ее называет Кертис.

Брук осматривается по сторонам и в какой-то момент тоже начинает понимать.

– Это место невероятное, – благоговейно бормочет она.

– Так и есть, – с нотками собственницы в голосе отзываюсь я. До конца жизни буду считать Каталину своим домом. – Пребывание здесь пошло мне на пользу.

Брук тихо смотрит на океан, а я впервые задумываюсь о том, как проходит ее лето. Она сидит взаперти в нашем коттедже в Колорадо, результат моего теста повлиял и на ее жизнь тоже. Вскрытый доктором Голдом конверт, подписанный моим именем, сообщил будущее не только мне, но и Брук. Что у нее есть сестра, которая однажды превратится в совершеннейшую незнакомку и станет, вероятно, говорить оскорбительные вещи. Которой сначала нужно будет помогать лишь чуть-чуть, а потом все больше и больше. Если это окажется непосильной ношей для мамы – или когда через много лет мамы не станет, – забота ляжет на плечи Брук, и ей придется склеивать осколки многих жизней, поскольку она единственная останется в здравом уме.

Я вспоминаю о выписанных ей доктором Голдом седативных пилюлях.

– Тебе бы, вероятно, это тоже пошло на пользу. – Я указываю на океанский простор, не глядя на сестру. – Чувствую себя прескверно оттого, что это убежище было доступно мне одной…

– Я рада, что оно у тебя есть. – Она делает глубокий вдох. – Я в порядке. И так было всегда.

Я вспоминаю одну фразу, которую она выкрикнула в пылу нашей ссоры дома у Синтии: «Мне уже не привыкать к плохим новостям».

– Можешь рассказать мне о своих тяжелых временах, Брук.

– Нет, не могу, – чеканит она категоричным адвокатским голосом. – Сама посуди: как мне сказать тебе, что у меня был плохой день? Или дерьмовое лето? Такое заявление сравнимо с пощечиной, правда же? – С ее губ срывается горький смешок. – У меня язык не повернется.

– Брук…

– Как я могу тебе пожаловаться? Это же будет ужасно эгоистично. – Ее голос дрожит. – Давай начистоту – мы обе знаем, какое событие следует считать несправедливым.

– Перестань! – Слова звучат с большей яростью, чем мне бы хотелось. Сестра начинает пугать меня своими разговорами.

Но ее как прорвало – не остановить. Она изливает на меня то, что все лето копилось в душе.

– Почему ты, а не я? – Она утробно всхлипывает. – Думаешь, меня это не терзает? Знала бы ты, сколько бессонных ночей я провела, гадая, отчего повезло мне одной.

Судя по виду – сморщенная, измученная, со следами слез на щеках, – ее никак нельзя назвать везунчиком.

– Все дело в ДНК, – напоминаю я. – Над ней никто не властен.

– И все же лучше бы это была я! – Она снова принимается плакать. – Я бы с радостью поменялась с тобой местами. В любое время. Хочу, чтобы ты это знала. – Мы встречаемся взглядами. – Хоть бы БиГи была у меня! Жаль, что ничего нельзя изменить.

Слова сестры наполняют меня печалью. Обнаружься болезнь у нее, я бы не пережила. Невыносимо было бы наблюдать ее в подобном состоянии и знать, что ничем не могу ей помочь.

То же самое она чувствует сейчас по отношению ко мне. Брук вовсе не везунчик. Болезнь Гентингтона ни одного члена семьи не щадит – это мне теперь известно наверняка.

Подчинившись порыву, я изо всех сил обнимаю ее худенькое, как у эльфа, тельце.

– В том, что происходит, нет твоей вины. – Эти слова рассеивают последние крупицы гнева к ней, и я еще крепче сжимаю ее в объятиях, как делала, бывало, в детстве, умоляя ее не ходить на детский праздник или иное мероприятие, куда мне нельзя было ее сопровождать.

Брук выдыхает, а когда заговаривает снова, ее голос едва различим.

– Хоть ты и заверила, что не испытываешь ко мне ненависти, я бы не стала тебя винить, если бы это было так.

– Это не так, – уверяю я, решив во что бы то ни стало заставить ее почувствовать себя лучше. – То, что больна именно я, не лишено смысла. У тебя вся жизнь расписана, как по нотам. Миру нужен такой блестящий юрист, как ты. А кого общество лишится в моем лице? – Всего лишь человека, который откладывает все дела на потом. Я даже в колледж не пойду.

Брук резво поворачивается ко мне.

– Что ты такое говоришь?