Растворяясь в ярком свете

– Значит, ты не можешь сказать мне правду? Мы все лето играли в эту игру, Эбби. Неужели этого было недостаточно?

– Пожалуйста! Я хочу быть честной с тобой. Дай мне шанс.

Бен награждает меня взглядом, красноречиво говорящим: «Тогда продолжай!»

– Я не знаю, с чего начать. Но готова ответить на любые твои вопросы.

Он ничего не говорит, но и не уходит. Что ж, уже хорошо. Я цепляюсь за эту возможность, как утопающий – за соломинку.

– Разве не ты у нас специалист по задаванию правильных вопросов и составлению из них историй?

Его губа слегка подрагивает.

– Ладно, Эбби, ты меня заинтриговала. Давай присядем.

– Зачем?

– Потому что у меня слишком много вопросов.

Опускаются сумерки, и мы устраиваемся под одним из тростниковых навесов на опустевшем пляже, расположившись бок о бок в шезлонгах. В байдарке, где он не мог видеть мое лицо, а я – его, говорить на эту тему мне было бы гораздо проще.

Помолчав немного, Бен спрашивает:

– Твой папа… он болен? – Он заключил это из того, что вчера сказала Брук.

– Да.

– Почему ты утаивала это от меня? – По раздражению в его голосе заключаю, что попала по больному месту. Он решил, что я ему не доверяю.

Имеется множество причин, по которым я ничего ему не сообщила, но я выбираю самую серьезную.

– Я чувствовала себя лучше, притворяясь, что ничего не происходит. – Бен слегка приподнимает брови, и я понимаю, что он не ожидал такого ответа.

– Ты не врала, говоря, что не видела его с пяти лет?

– Не врала. – Я поворачиваю голову, чтобы смотреть на него. – Но ты также спросил, не выходил ли он на связь… Так вот, полгода назад нежданно-негаданно он прислал нам с Брук письмо. Так мы и узнали, что он болен.

– Из письма? Безумие какое-то. – Его взгляд теплеет. Похоже, сказанная мной правда заставила его простить мне ложь прошлого, хотя он пока и не понимает, что львиную долю истины ему только предстоит узнать.

Наши пальцы соприкасаются, и он сжимает мою руку.

– Сочувствую из-за отца.

Кажется, он первый человек, кто мне это говорит.

– Спасибо.

– Что у него?

Тоненький голосок у меня в голове велит мне солгать, сбежать, спрятаться.

– Болезнь Гентингтона, – дрожащим голосом объявляю я.

Бен хмурится.

– Что это такое?

– Это смертельное заболевание, вызывающее разрушение нервных клеток мозга. – Я вижу, что он пытается осознать ответ, который я знаю наизусть. – Ну, это как если смешать Альцгеймер, Паркинсон и Амиотрофический латеральный склероз.

– Вот черт. – Бен с силой выдыхает и поднимается на локтях. Я почти физически ощущаю, как бешено вращаются шестеренки у него в голове. Он пока не знает, но мы только что достигли точки невозврата. – А каковы симптомы?

Я перечисляю их без запинки, как список покупок: депрессия, потеря памяти, потеря координации движений и способности мыслить здраво. Бен кивает, но я вижу, что он не вполне осознает всю тяжесть моих слов. Инстинкт подсказывает на этом остановиться, но я уже прошла полпути, и, раз уж начала, нужно высказать и самое ужасное.

– На последней стадии человек не может ни ходить, ни говорить, да еще и впадет в маразм. Это страшно, Бен. У отца симптомы проявились достаточно поздно, а обычно это случается ближе к сорока годам.

– И нет никакого лек…

– Лекарства нет.

У него вытягивается лицо.

– Ну хоть какие-то манипуляции помогают?

Я подтягиваю ноги к груди, желая съежиться и исчезнуть.

– Есть ряд препаратов для облегчения депрессии и хореи – это бесконтрольное дерганье конечностей. В целом спасения от болезни нет. Сейчас тестируют новое средство, которое могло бы помочь, но пройдут еще долгие годы, прежде чем появятся значимые результаты. Если появятся.

– Ты сказала, что заболевание смертельно?

У меня перехватывает горло. Бен выглядит таким расстроенным из-за новостей о моем отце.

– Да. Обычно люди с подобными симптомами умирают.

– Что ты имеешь в виду?

Будь на месте Бена другой человек, он удовольствовался бы приукрашенной версией разговора. Скорбно кивал бы, уверяя, как ему жаль, а на самом деле стремясь поскорее улизнуть. Но только не Бен. Он не станет бездумно бросаться словами сочувствия, не собрав прежде как можно больше сведений.

– Ну, например, можно задохнуться, подавившись собственным языком, поскольку больше его не контролируешь. Это самая распространенная причина смерти при болезни Гентингтона.

Бен откидывается обратно в шезлонг. И обдумывает мои слова. Я же перевожу взгляд на океан, тускло освещенный последними лучами заходящего солнца, и не вижу лица Бена, осмысливающего мои ответы и строящего из них кирпичик за кирпичиком прочное здание понимания. Ему не хватает последней, завершающей детали повествования.

– Известно ли, что вызывает эту болезнь?

Итак, этот вопрос задан. Меня захлестывает волна страха.

– Да. Генетика.

Бен беспокойно возится в шезлонге.

– Что это означает?

Мое тело начинает бить дрожь. Вдруг становится так тихо, что кажется – урони иголку, и услышишь, как она упадет.

Он знает.

Вероятно, догадался, стоило мне лишь упомянуть о генетике, и теперь окончательно уверился.

Я как будто выпрыгнула через застекленное окно и порезалась осколками. Однако нужно произнести роковые слова вслух.