— То ладно, что ведаешь, а пока прощай. Если смерть не пометит, свидимся.
Дороня смотрел на постаревшее лицо Ермака и чувствовал, что не свидятся. Такое с ним бывало. Десять лет назад он вот так же прощался с запорожцем Павлом Поляничкой. Тогда казак вызвался задержать татарскую погоню. Предчувствие не обмануло, они не встретились... Дороня отогнал чёрные мысли, крепко обнялся с атаманом. К ним подошли Иван Кольцо и Матвей Мещеряк. Кольцо доложил:
— Всё готово, атаман. Пора.
Ермак отстранился от Дорони и, не оглядываясь, направился к одному из стругов. На сходне остановился, повернулся к берегу, снял шапку:
— Не поминайте лихом, казаки! Берегите волюшку вольную! — Шагнул на судно, махнул рукой: — Отчаливай!
Струги отошли от берега, казаки налегли на вёсла, лопасти вспенили воду. Под крики повольников и белокрылых чаек суда стали удаляться. С передового струга, на носу которого стоял походный атаман Ермак, донеслось:
На других судах поддержали:
Казакам предстоял далёкий путь по Нагану и Иргизу на Волгу и далее к Чусовским городкам и славе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Золочено у Яикушки его бело донышко,
Серебряны у Яикушки его белы краешки,
Жемчужные у Горыныча его круты бережки!
Яик ты наш, Яикушка, Яик Горынович!
Про тебя ли, про Яикушку, идёт слава добрая,
Про тебя ли, про Горыныча, идёт речь хорошая?
Всякий раз при встрече с Ульяной после долгой разлуки Дороню охватывало волнение. Вот и сейчас, как и в прежние годы, птицей в клетке колотилось сердце в груди. Жена поджидала у порога их жилища, видимо, казаки успели сообщить о его прибытии. Встречала не одна. На руках маленькая девочка в посконной рубашке.
«Дочь! Вот кого носила Ульяна под сердцем».
К радости встречи прибавилось нежное отцовское чувство. Вот они — родные, только протяни руку. Кто-то перенял, прильнул к ноге, уткнулся головой в бок.
— Батюшка!
— Митя! Сынок! — Дороня наклонился, ухватил сына под колени, поднял. — Вырос, казак! Только лёгок больно, или мамка не кормит?
— Кормит.
— Ну, ежели кормит, держи коня. — Дороня отдал сыну повод, опустил на землю, шагнул к Ульяне. Ему нестерпимо хотелось обнять и расцеловать её и дочку, но взоры соседей не давали чувствам вырваться наружу. Казак повёл себя сдержанно. Поздоровался, огладил плечо жены, трепетно провёл ладонью по русым шелковистым волосам дочери.
— Как нарекли?
— Настасьей.
— Добро. Сами-то как? Ногайцы не тревожили?
— Прошлой весной наведывались, большой силой. Пришлось на ту сторону Яика перевезтись, в камыше схоронились, да только ногайцы мимо прошли. Зачем мы им, они на Русь шли, там добыча богаче... — Глаза Ульяны погрустнели, вспомнились страшные дни нашествия крымчаков на Заразск и Москву. — После им не до нас стало. Казаки Сарайчик разорили, а летом ногайские сакмы на Самаре побили. А уж как воеводы царские атаманов с Волги теснить начали, казаков на Яик нашло бессчётно. Под их защитой и нам жить спокойнее стало.
— Казаки не обижали?
— Тебя почитают, потому и не обижают, а если кто и хотел, тем Аникейка охоту отбил. Без него тяжко бы пришлось. Помощник. Кузню малую соорудил, оружие да иные железные вещи починяет.
— Знать, вспомнил науку отцову. Вложил в него Прохор дух коваля. Где же он сам?
— Вона, поспешает, на Чаган рыбачить ходил.
Дороня повернул голову. Аникей тащил за жабры губастого сазана аршинного размера. Обмах желтобокого волочился по земле, сметая серую пыль. Аникей бросил рыбину на землю, обтёр руки об штанину, стиснул Дороню в могучих объятьях.
— Здорово бывал, дядя Дороня!
— Тише, бугай, раздавишь. Гляди, вымахал. Почитай, на голову выше меня.
Дороня поглядел на Аникея. Покрытое веснушками лицо сияет от радости. Богатырь. Весь в отца Прохора. Косая сажень в плечах. Возмужал, окреп, на лице бородка, усы.
— С хозяйством справлялся ли?
— Я же не один, Митя с Мураткой в подмогу подросли.
Лицо Дорони нахмурилось.
— Без отца Муратке и Дуняше быть, а Акгюль без мужа. Пал Караман под городом Шкловом.
— Ведаем о том.
— От кого?