И полетели дни, как перелетные птицы: только что были здесь, ан нетути уже – пропали бесследно, не оставив памяти о себе.
Ольга почти не выезжала из своего терема, сидела там затворницей, страдая и стыдясь своего падения. Киевская знать очень скоро отвернулась от нее, сообразив, что власть поменялась, а от прежней Ольги осталась лишь тень.
Было совершенно непонятно, чем занять себя теперь, когда времени стало так много, а дел – совсем мало. Просыпаясь, Ольга долго лежала в полумраке, пытаясь заснуть или предаваясь воспоминаниям. Этот придуманный, воображаемый мир был ей милее, чем мир настоящий, в котором предстояло провести очередной день…
И еще день… и еще… и месяц… и год…
Попытавшись занять себя рукоделием, Ольга обнаружила, что совершенно не расположена к этому занятию. Нитки на веретенах путались, иголки терялись или втыкались не туда, куда следовало, пальцы не слушались, глаза слезились от непривычного напряжения.
Не сумела Ольга найти себя и в воспитании внука. Во-первых, Малуша, памятуя обиды, старалась не доверять ей Владимира, выдумывая множество разных предлогов. Во-вторых, мальчик не вызывал у Ольги особенно теплых чувств. Это был сын ее сына, свергнувшего ее с трона. Любить его от чистого сердца не получалось. Глядя на него, Ольга вспоминала слишком много такого, что ей хотелось бы забыть.
Она корила себя за это, но ничего не могла с собой поделать. Она вообще много и часто себя корила за ошибки молодости и того, что представлялось ей молодостью теперь, в преклонном возрасте. Скольких людей она погубила за время своего правления? Сколько их приняло по ее воле страшную, мучительную смерть? Голос разума упрямо твердил, что такова была необходимость, что враги убивались во благо государства, но удастся ли прикрыться государственными интересами на Страшном суде, когда настанет смертный час? Вряд ли великая княгиня и великая грешница Ольга будет допущена в царствие небесное. Скорее всего, низвергнута будет она в пекло адское, где страх, и боль, и тоска, и скрежет зубовный.
Нет!
Сознание того, что однажды придется отвечать за все содеянное, вселяло в сердце ужас. Ольга заимела привычку много и часто креститься, шепча молитвы, в которых просила Бога помиловать ее, а Сына Божьего – замолвить за нее словечко перед отцом небесным. Книга с евангелиями постоянно находилась у Ольги под рукой, и в минуты сомнений она туда заглядывала, ища подсказки и наставления.
Она очень переменилась в своем отношении к окружающим. Исчезли жесткость и непреклонность, даже голос и взгляд Ольги смягчились. Сначала для того, чтобы угодить Господу, но потом все чаще и по велению сердца она стала проявлять милосердие, доброту, участие. Ни дня не проходило без того, чтобы Ольга не подала милостыню, не велела накормить убогого или просто не удостоила ласкового слова первого встречного. Это начало приносить ей удовольствие. Ей казалось, что, бросая деньги нищему, она как бы вручает их самому Богу, а тот благожелательно кивает откуда-то из-за облаков и говорит своим ангелам, указывая на Ольгу перстом: «Глядите, не забудьте дать ей воздаяние и в этой жизни, и в будущей. Сие есть добрая христианка и любимая дщерь моя. Нагих одевая, жаждущих напояя, странникам пристанище давая, мила она мне кротостью и щедростью своею».
Греческие священники, которых становилось в Киеве все больше и больше, с радостью принимали приглашение Ольги остановиться у нее, дабы укрепить ее в вере и ободрить в начинаниях. Чинно сидя перед нею, рокотали они, изредка сверяясь с Писаниями:
– Не собирай себе, сестра Елена, сокровищ на земле, а собирай себе сокровища на небе, где моль не истребляет их и воры не крадут. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
– Истину говоришь, – бормотала она, осеняя себя крестным знамением. – Не нужны мне сокровища земные, а нужны небесные.
Заботы о собственной душе, молитвы и раздача милостыни занимали Ольгу настолько, что она почти забыла о предательстве сына. Где он пропадал круглый год, чем занимался, какие мысли и дела его заботили? Расспрашивать Малушу было бесполезно, она сама мало что знала. Святослав, похоже, совершенно охладел к ней после того, как она родила ему сына. То, что она опять на сносях, не добавило ей ни его внимания, ни любви. Однажды Малуша сама напросилась на прием к свекрови и принялась слезно жаловаться на судьбу.
– Не гневи Бога, – мягко сказала ей Ольга. – Живешь в тепле и сытости, ни в чем нужды не знаешь. Чего же тебе еще надобно?
– Святослав мне нужен, – воскликнула Малуша с отчаянием. – Без него жизнь мне не мила. Скучно, даже словом перекинуться не с кем.
– А сын?
– Что сын? За ним няньки присматривают. Все при мужьях, при семье. Только я все одна да одна.
– Будь благодарна за то Господу, – посоветовала Ольга. – Никто не мешает тебе денно и нощно молиться о спасении своем.
– Еще успею, – огрызнулась внезапно обозлившаяся Малуша и сделавшаяся оттого некрасивой, сморщенной, с распухшим, покрасневшим носом. – Когда состарюсь и останусь одна как перст.
Ольга слегка побледнела и покачала головой: