Ратное счастье

Тьфу ты, заморока. Ну что, опять, как с Вахновым, все сначала? Кстати, как он ведет занятия?

Отлично, товарищ старший лейтенант! Троих выучил. Можете экзамен устроить. Только уж очень он чудит.

Как это чудит?

А так. Вот вчера, к примеру, спросил у Андреева, какая деталь в пулемете лишняя. И тот, бедняга, целый день думал. И невдомек ему, что эта деталь— грязь. А то Вахнов про чертей начнет небылицы выдавать: то нечистый его по лесу кружил; то его рукавищы на елку забросил; то в бане из-под каменки вылез и козлом проблеял, а он якобы от страха с полка упал и ребро повредил. Сплошное суеверие.

— Штабы и штабников, случайно, не ругает?

— Не слыхал, товарищ старший лейтенант.

А в остальном пусть чудит. В солдатском быту чудинка необходима. Ведь верно? И кому, собственно, вред от такого суеверия? Да и не суеверие это. Скорее фольклор. Кстати, пришлите-ка его ко мне...

Пожалуйста.

Воспитанный парнишка. Для фронта, пожалуй, даже чересчур. Это бы и неплохо в нашем мужском монастыре. Но вот беда: солдаты теряются, когда ближайший командир их называет на «вы».

— Товарищ Вахнов, я бы вас попросил...

Солдат, конфузясь и не понимая, переспрашивает: Нас?

Не «вас». А лично вас. — Сомочкин пока не знает, что на войне это не принято. И невдомек ему, что бывалый солдат-фронтовик форму вежливости в устах начальства воспринимает как отчуждение или недоверие, порицание. И наоборот, командирское «ты» для него означает что-то доверительное, почти родное. Уважающий же себя солдат никогда не позволит «тыкать» командиру, независимо от звания и возраста обоих. В этом и заключается один из обычаев войны, который с первых же дней по добровольному и общему признанию получил права неписаного закона. Постичь его вовсе не трудно. И посему я не переучиваю Сомочкина на более демократический лад. Тем более что, на мой взгляд, искоренять вежливость так же преступно, как и убивать любовь,

Вахнова я спросила с самого порога?

— Так какая же деталь в пулемете лишняя?

— Уже доложили! Ну и тре-па-чи... — возмутился Вахнов.

Почему это «доложили»? Я серьезно спрашиваю.

Да не можете вы такого спрашивать, потому что это моя хохма!

Как бы не так. У этой придумки борода ниже колена.

Как так?

— А вот так. — Разговор шел в темпе и шока на полушутливой и мирной волне. — Хочешь, я тебе подобных придумок с десяток подкину?

— Гм... Интересно б послушать. — На лице солдата печать лукавого недоверия: «Шутишь, ротный?..»

— Хорошо. Вот скажи, Иван, сколько спиц в пулеметном катке?

Вахнов насмешливо развел руками:

— «Придумка»... Восемь. А что? Разве нет? Шесть?

— Ладно. А сколько отверстий в надульнике?

Восемь?..

А может быть — двенадцать? Придешь, обязательно сосчитай и то и другое.

Забавно. Ну а еще?

Можно и еще. Когда спусковая тяга на надульник наматывается?

Постойте-постойте... А... покупаете? Она ж никогда не наматывается: где — тяга; а где — надульник!..

А ответ, между прочим, есть.

Какой, товарищ старший лейтенант? А ну, скажите!

Скажу. Когда исправишься.

Так я ж завсегда...

Ну это, положим. Как к тебе относится командир взвода? — Ох, хитрец, как насторожился: уши встали топориками.— Не думай: не выпытываю. Ты ж сам капитану Перовскому в моем присутствии жаловался, что тебя всю жизнь обижают. Вот и интересуюсь. Не обижает ли командир взвода?

Это младший лейтенант Сомочкин? А от него никто обиды не видит. Миляга. И заботливый такой: так и шустрит, так и шустрит, чтобы солдат всем был ублаготворен. Верите ли, обедать не сядет, пока мы не поедим. И обходительный такой парнишка: голоса не повысит.

Значит, хороший человек? Тогда зачем же ты его подводишь? Выходит, неблагодарный ты, Иван, парень. Себялюб. А сам обижаешься...

Как это так?

А так вот. Нагрубил капитану Рубановичу ты, а ответит за это твой командир взвода: плохо тебя, извини, этакого верзилу, воспитывает. Да и мне перепадет кое-что. А ты думал как?

Да ничего я такого не думал, товарищ старший лейтенант!

То-то и оно, что не думал. А ты иди да и подумай хорошенько. Сам же видишь, нескладно получается. Не то.

Нашу милую беседу с Вахновым, в которой мы, кажется, поменялись ролями, в том смысле, что теперь не он, а я ловила его на слове, прервал Соловей. Просунувшись в дверь землянки, он сказал:

— Там Мишка за вами прибежал. На оперативку кличут. Я вам ужин приберу.

Оперативку-летучку проводил в командной землянке батальона не кто иной, как капитан Рубанович, с которым мы так мило простились со скрытой надеждой не встречаться как можно дольше. В блиндаже было тесно и неуютно. Лампа-гильза, заправленная карбидом пополам с водой, не горела, а стреляла вспышками. От злого табачного дыма спирало дыхание. Не ожидая для себя ничего хорошего, я пробралась в самый темный угол, стащила с ног сапоги, залезла на нары и уселась по-турецки подальше от глаз докладчика. На оперативке присутствовали командиры рот с заместителями, комсорг батальона, командир минометной батареи и, разумеется, комбат и его заместители.