Ратное счастье

Фома Фомич обладает бесценным даром, как никто другой умеет перемешивать серьезное с шуткой. А на фронте это просто необходимо. Нельзя постоянно находиться в состоянии угрюмости и злобы. В этом я убеждена, сама из неунывающего племени. В госпитале милая врачиха Нонна Эммануиловна Немирова диву давалась, глядя на раненых: «Что за народ?! Только что вырвались из ада, чудом выжили и, гляди ты,— поют, смеются, шутят!..» Я и сама не знаю, почему так получается, не умею философствовать. Убеждена только в одном: воин переднего края должен уметь расслабляться. Иначе плохо будет. Сегодня в бой, и завтра, и так далее: в сердце только мщение, в глазах ненависть — ни шутки, ни улыбки, ни разрядки. И что же? Да рухнет человек! Не выдержит: с ума сойдет или озвереет. И то и другое нам ни к чему. От такой беды нас надежно и защищает именно солдатский юморок. А юмор и впрямь полноправное оружие нашего боевого арсенала. Вон сколько развелось на фронте Теркиных — в каждом полку свой. Не помню, кто во время войны сказал: «Советский оптимизм неистребим!» Верно. А на чем держится наш оптимизм, как не на том же юморке? И только непосвященные могут думать, что мы толстокожие, что с нас все как с гуся вода. Нет, мы ничего не забыли и не забудем. Ни-ког-да! Все, что мы пережили, мы затаили до поры до времени, скрыли от посторонних глаз. И в этом наша сила. Мы — люди и на войне остались людьми: не разучились верить, дружить, жалеть, любить, смеяться. К сожалению, не все. Был у нас, например, в медсанбате строгий комиссар Масленников. Он всегда оказывался прав. Но не любили мы этого сухаря: всегда хмурого, озабоченного, застегнутого на все крючки, не воспринимающего шутку, не умеющего не только смеяться — даже улыбаться. Трудно с такими. Да и им, пожалуй, не легче. Так что плохо жилось бы нам без таких чудаков, как тот же Фома Фомич.

Правильно. Однако где-то в глубине души у меня вдруг заныла какая-то растревоженная жилка ущемленного самолюбия. Так вот, оказывается, почему Парфенов мне покорился: ему заранее, выходит, было обещано скорое избавление от «женского ига»! Повышают человека, а я была им недовольна. Стало быть, не сработались только по моей вине. И возразить нечем: сама же просила — «убирайте!». Впрочем, дело уже сделано. И пусть мое начальство так никогда и не узнает об этой моей мелочной обиде. Пусть себе думает на здоровье, что человек моего возраста бесхитростен и прост, как первобытное существо. А с меня, в данном случае, действительно как с гуся вода. Я не одна: у меня есть старшина, Пряхин, Забелло, Приказчиков, командиры взводов, Соловей, наконец. Это ли не помощники? Впрочем, с Сериковым надо разобраться безотлагательно.

— Что с вами, Василий Иванович! — На моем старшине, что называется, лица нет. Усы дергаются. Глаза излучают боль и гнев.

Оказывается, ему дико нагрубил все тот же Сериков. Во время очередных стрельб у одного из пулеметов случилась «задержка» — поперечный разрыв гильзы. И Сериков на глазах у солдат бьет ногой по вертикально вставшей рукоятке затвора! А ведь «максимка»-то новехонький. Старшина не удержался от справедливого замечания и услышал в ответ: «Дядька, мотай отсюда, пока я добрый!»

Серикова на месте не оказалось. Дежурил сержант Вася Забелло.

Где командир?

Не знаю, товарищ старший лейтенант. С час как ушел, а куда — не сказал. — Я укорила славного рыжика: он — командир первого расчета — по положению является заместителем Серикова. Обязан знать, куда тот отлучается. Почему же не спросил?

Спросишь его, как же,— буркнул сержант, пряча от меня свои зеленые, как трава, глаза.

— В чем дело, товарищ сержант? А ну, выкладывайте начистоту!

Оказывается, Сериков безобразно грубо обращается не только с солдатами, но и с младшими командирами! Вчера при разборке пулемета новичок Абдулла Гизатулин позабыл спустить с боевого взвода пружину замка. А это — нельзя! Пружина может вырваться изнутри со страшной силой и поранить. А если в глаз? Вот Забелло и подсказал. И за это командир взвода на него наорал, не выбирая выражений. И это не в первый раз.

— Понимаете, какое дело... Он все с рывка да со зла. Доброго слова не услышишь... На Малышева кричит: «Молчать, мусор!» А тому обидно. Сами небось знаете, учителем парень был в начальной школе...

Да, интересное кино!.. Дожила баба. Достукалась, Мало того, что прозевала, так еще лично дважды заступалась за грубияна! Меня обуял такой гнев, что будь Сериков тут, кажется, стукнула бы! Вручив Соловью свои трофейные часишки-штамповку, я его оставила дожидаться Серикова. Приказала:

— Заметь время, когда придет. И веди ко мне.

Прошло не меньше двух часов, прежде чем появились Соловей и Сериков. Меня уже начала покалывать тревога: не случилось ли чего?

Однако мне удалось начать разговор почти спокойно. Но был он тягостен, а главное, безрезультатен. Виновный не чувствовал себя виноватым. А как разговаривал! ..

Где вы отсутствовали более трех часов?

Почему я должен докладывать?

Да вы что, младший лейтенант, с луны упали? Не должны, а обя-за-ны!

В свое личное время...