Ратные подвиги простаков

— Мне, Павел, страшно одному. Выходи и ты из-под шинели. Ты, Павел, не знаешь, почему у людей есть разум, а на войну они все же идут?..

Илья Лыков сожалел, что, будучи в тюрьме при спасской части, не спросил об этом Стыка. Он еще не спросил у Стыка, почему русские большевики желают поражения для русской армии, а равным образом и о том, есть ли большевики в Германии и кому они желают поражения.

Илья Лыков не понимал в точности, что подразумевал Стык под словом «пораженец», но спросить об этом ему помешал ложный стыд. Илья Лыков почувствовал, что расплата за ложный стыд наступает в данное время, ибо на тусклом горизонте он увидел две точки. Илья Лыков, не решившись в дальнейшем ложно стыдиться, крепко толкнул локтем Павла Шатрова.

— Ты видишь?

Оба они устремились взором в глубину ночи, плотно прижимаясь друг к другу. Две точки то приближались, походя на пехотинцев, оторвавшихся от земли для перебежки, то возвышались до роста огромных всадников, восседающих на конях.

— Что это движется, Павел? — прошептал Илья Лыков.

— Тттшшшш! — услышат…

Илья Лыков подумал, что движется враг, и устрашился этой ложной мысли: кто кому враг — он еще точно не уяснил.

— Кто идет? — осторожно спросил Илья Лыков.

— Пароль? — поинтересовался Павел Шатров, вспомнив о правиле, обусловленном уставом.

Движущиеся точки приостановились и очертание каждой из них прояснилось: видимо, ехали всадники, хотя и без всякого топота.

Всадники продолжали движение, и друзья видели, что предстояла жестокая схватка за самосохранение. Отечество лежало позади. Илья Лыков прижимался к плечу Павла Шатрова.

Они одновременно высвободили винтовки для стрельбы с упора и движением затворов задвинули очередные патроны в ствольную коробку.

Два выстрела последовали один за другим. Ружейные приклады произвели отдачу, а оранжевые огненные брызги мгновенно погасли за пологом таинственной ночи. Бездымный порох превратился в удушливый запах, и Илья Лыков чихнул. Ночь огласилась криками грачей, заночевавших в ближайшей роще, но ружейные выстрелы заглушили живые птичьи крики.

Выстрелы, произведенные Ильей Лыковым и Павлом Шатровым, воспринялись как сигнал: стрельбу повторили застава, каждый батальон в отдельности и полк в целом. Нижние чины двести двадцать шестого пехотного Землянского полка, пробуждаемые выстрелами, убегали в поле. Они палили в темное пространство, и действие огня, прекращаясь в одном направлении, возникало в другом. Одиночные нижние чины не различали, где тыл, а равным образом за ночной темнотой не находили общей позиции. Огненным действием управляла стихия, жуткая, как непроницаемый мрак. Что немцы наступали, Илья Лыков не сомневался: он и Павел Шатров расстреляли обоймы из всех четырех подсумков.

Что немцы не отвечали на стрельбу, казалось загадочным: не ползут ли они ради атаки без артиллерийской подготовки, чтобы обагрить плоский штык кровью русского нижнего чина?

Павел Шатров прокричал об опасности на ухо Илье Лыкову, но для последнего означенный факт также был прямой очевидностью: звуки пуль носились в необозримом пространстве тревоги и страха. Павел Шатров и Илья Лыков плотно прилипли к земле, пряча головы.

Павел Шатров, осторожно высвободив шанцевый инструмент, положил лопату на голову. Возник далекий говор пушек, а после минутного промежутка что-то тяжелое, одолевая сопротивление воздуха, жестко захохотало.

Илья Лыков и Павел Шатров одновременно оторвали головы от земли, и пространство, на миг освещенное огнем, запечатлелось в памяти каждого из них навсегда: на чистой полосе жнивья торчали два куста чернобыла, колыхаемые легким дуновением ветра.

Огни мгновенно погасли, и произвольное движение стеблей чернобыла восстановилось: угрожающих немецких всадников в медных касках никогда там не было.

Восток прояснился, и предрассветный румянец просачивался через голубой полог горизонта. Крупные капли росы оседали на шинелях друзей.

— Илья, ты не убит? — осведомился Павел Шатров.

— Я не убит, но немного образумлен, — сухо ответил Илья Лыков.

— Образумлен?.. Каким это образом? — Павел Шатров изумился, что один час произвольной стрельбы может образумить личность.

— Ты не удивляйся, Павел, я на самом деле образумлен, — подтвердил Илья Лыков.

— Может быть! — со вздохом и грустью согласился Павел Шатров. — В нашей сельской местности на святках одному мужику в кулачной драке ударили под девятое ребро в левый бок. Он с того дня тоже образумился, но в скорости умер.

Илья Лыков вздрогнул, будто бы приняв лично посторонний удар под девятое ребро: в словах Павла Шатрова имелся определенный смысл, который нельзя отбросить, нельзя над ним не задуматься. Однако Илья Лыков образумился не для того, чтобы умирать, покорившись обстоятельству.

— Ты, Павел, не прав, — заметил Илья Лыков. — Я образумился в понимании обстоятельств!

— В понимании обстоятельств!

— Да, в понятии. Месяц тому назад, в Петербурге, на главной улице, когда я стоял с железным заступом у чужой калитки, гвардейцы стреляли в народ, пули ложились около меня, а я не страшился…