Равельштейн

Оказалось, что некоторое время назад Вела уже начала готовиться к разводу – в своей чудесно безукоризненной и одновременно неловкой, не от мира сего манере. Еще в прошлом году она обзавелась адвокатом – та работала в некой колоссальной юридической фирме, штаб-квартира которой располагалась в деловом центре города, и в считаные дни разузнала все о моих доходах и имуществе. Вела желала получить двадцать пять процентов от суммы на моем банковском счете – за вычетом налогов. Она регулярно ездила в город стричься, делать брови, покупать платья и туфли, ужинать с друзьями – и со своим адвокатом.

Никакого домашнего быта у нас не сложилось. Были лишь смутные договоренности – мы вместе вели хозяйство, а не обустраивали семейное гнездышко. Когда заканчивались продукты, Вела отправлялась в супермаркет и закупала там все подряд: яблоки, грейпфруты, мясо, выпечку, пудинги из тапиоки на десерт, консервированный тунец и селедку в томате, лук, рис, сухие завтраки, бананы, зелень, канталупы. Несколько раз я пытался научить ее выбирать канталупы – нюхая нижнюю часть дыни, – но, по-видимому, изысканной леди не пристало заниматься столь недостойным делом на виду у всех. Она брала хлеб и роллы, порошок для посудомоечной машины, губки для мытья посуды. Все ее покупки – стоимостью в несколько сотен долларов – потом доставляли нам домой в картонных коробках, а сама Вела ехала в университет. Я ждал дома и раскладывал купленное по шкафам, забивал холодильник. Затем сминал коробки и отвозил их вниз на лифте (я был в хороших отношениях с управляющим и не хотел, чтобы он возился с нашим мусором).

Керриган, поэт и переводчик, живший со своей тещей этажом выше, однажды спросил меня, почему я сам выношу мусор. Я объяснил, что не хочу портить отношения с управляющим, и тогда он сказал: «Да он всех тут уважает, кроме тебя». Пусть так, ответил я, но пожалеть его можно, тем более он не раз намекал, что с его достоинством необходимо считаться. И вообще, я лучше буду таскать коробки на своем горбу, чем всякий раз думать об уязвленном достоинстве управляющего.

Наш с Велой брак близился к завершению, а я об этом не догадывался и по-прежнему пытался раскусить Велу, понять, что ею движет. Она предпочитала словам поступки (решив, что не может состязаться со мной в искусстве трепания языком), и однажды, когда я лежал в кровати и читал книгу (пополнял запас питательных веществ для ума), она вошла в комнату абсолютно голой, потерлась лобком о мою щеку. Дождавшись от меня вполне предсказуемой реакции, она развернулась и вышла из комнаты – словно поставила жирную точку. Разделала меня под орех, не произнеся ни слова. Ее обнаженное тело весьма красноречиво дало понять, что нашим отношениям конец.

В книге, которую я тогда читал в постели, не оказалось ничего мало-мальски полезного. Пойти за Велой и потребовать объяснений я тоже не мог. Наша большая квартира была разделена на зоны – мою и ее. Мне пришлось бы долго ее искать, и она в любом случае отказалась бы обсуждать со мной смысл только что совершенного поступка.

Поэтому я позвонил Равельштейну. Сказал, что мы должны немедленно поговорить, а потом сел в машину и поехал к нему – между нашими домами было двенадцать миль. Посчитать это нетрудно: по замыслу градостроителей в милю помещалось восемь кварталов.

Прибыв на место, я в виде исключения согласился на чашку его фирменного кофе. Хотелось чего-то крепкого. Разумеется, я знал о слабости Равельштейна к такого рода историям. Сумасбродные импровизации живых людей в условиях стресса – и чем сумасброднее, тем с большим удовольствием он их смаковал.

– Да ты что? Совсем голая? Ну, в таком поступке точно есть посыл, как говорится. Сам-то ты как думаешь? Что она хотела сказать этим безыскусным жестом?

– Что она больше недоступна, так я полагаю.

– Прощальный поцелуй, стало быть? И ты этого не ожидал? Или в глубине души предчувствовал?

– Конечно предчувствовал. У нас никогда не ладилось.

– И все же, сдается, некоторые факты от тебя ускользнули, Чик. Я понимаю твое желание иметь рядом хорошую жену и хозяйку – хорошую с твоей точки зрения. Но у женщин тоже есть точка зрения. Вела пользуется большим уважением в своей области. Она – видный ученый, как мне рассказывали, и я вполне понимаю, почему она не желает готовить тебе ужин – бежать домой к пяти вечера и чистить картошку…

– Она родом из голодающей страны…

– Принято считать, что изучать теорию хаоса – это очень круто. Мне самому трудно судить, но я слышал, что это весьма престижно. Ты один не считаешься с ее достижениями.

– Она пришла сказать, что ее тело отныне недоступно. Любые важные заявления она предпочитала облекать в форму действий, а не слов. Знаешь, как она сообщила матери о нашем решении пожениться? Когда та уже улетала обратно в Европу, Вела дождалась начала посадки на самолет и в самый последний момент сказала: «Ах да! Я решила выйти за Чика». Старушка сразу меня невзлюбила. Вела часто давала понять окружающим, что любит маму, но при этом все делала ей назло.

– К тебе она так же относилась?