Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Р. Они были постарше. Мы особенно не обсуждали возраст, но вот я счастлива, что это, понимаете, ведь все заключенные… возможно, политика такая была, люди деградировали. Вы спрашиваете, чем мы занимались помимо работы и аппеля. Кстати, я хотела вам сказать еще, Станислав Васильевич, что когда аппель был, допустим, утром и за ночь кто-то умирал, просто чтобы не забыть мне, просто это очень по-человечески аморальный случай, если ночью умирали, то для численности надо было в ряд положить в конце мертвого человека. И фактически, если бы это дальше продлилось, во-первых, народ деградировал, он в своем соусе только варился, я счастлива, что я попала вот в такую интеллектуальную среду. Ту же мадам Жоли взять, даже то, что она нас учила, учила языку французскому, учила песням. Кстати, когда меня принимали в Международный комитет, то просили хотя бы немножко напеть эту песню. Присутствующие спросили у президента: действительно была эта песня? Она говорит: да, эта песня была.

И. Это песни, которые были сочинены в лагере? Или из Франции?

Р. Нет, из Франции, да. И я благодарна, конечно, за это… и как-то вот по наследству, дочь французский, английский, внук – востоковед, японский, корейский, испанский, английский. Он как дипломат должен знать эти языки. И он действительно увлекался, ну а, естественно, мы делали в семье все, чтобы он получил такое образование.

И. И то есть, когда на аппеле выносили умерших, их просто клали на землю?

Р. Клали на землю.

И. И их считали?

Р. Их считали. Вот должно быть 360 и это 360, что никто никуда не сбежал. А куда бежать, там бежать некуда было.

И. А после аппеля их забирали?

Р. А после аппеля мы их не видели.

И. То есть это кто-то, специально узники…

Р. Это специально было такое распоряжение утром. Все встали, а кто умер за ночь, тоже выносили на площадку, где проходил аппель.

И. Их потом, забирая, наверное, отправляли в крематорий, в Равенсбрюк?

Р. Трудно сказать, во всяком случае, их не закапывали, конечно. А вообще, ослабленных отправляли в крематорий, конечно.

И. Вы вот говорите, что, попав в эту интеллектуальную среду в лагере, и это вам очень помогло. А много было, так скажем, в лагере такого уровня возможностей, так интеллектуально пообщаться?

Р. Да. Должна сказать. Потому что только сознание человека могло подвигнуть на сопротивление.

И. И вот как раз, если к сопротивлению возвращаться, вы упоминали, что, когда работали в Нойбранденбурге, были разные мастера и вот один из них оставлял газету. А каким образом вы ее забирали? И потом ее кто-то один читал?

Р. Он так, знаете, как бы невольно, прочел и положил, да. Мы знали, где это может быть. Или же так, как бы невзначай слово о состоянии фронта. Таким образом, мы только и могли знать, а так…

И. А потом сам момент, когда вы газету взяли и потом, в блоке, вы собирались в кружок, и кто-то один читал или вы ее по рукам передавали?

Р. Нет, мы потом уничтожали это все. Мы просто рассказывали, но это не часто, не систематически было. Это периодически только лишь потому, что он тоже боялся.

И. Он был гражданский немец.

Р. Да, гражданский немец.

И. То есть они приходили на работу в лагерь.

Р. Они приходили на работу в лагерь, да.

И. А потом уходили на ночь?

Р. А потом на ночь домой уходили, конечно. Ну, менялись в основном и уходили домой, никто не оставался, конечно, из гражданских.

И. И не было бараков специальных для них при лагере?

Р. Нет, нет. Они уходили все домой. У них даже вход был отдельный.

И. О самом сопротивлении каком-то можно говорить в Нойбранденбурге или нет?

Р. Вот когда говорят о сопротивлении, то среди мужчин еще возможно, я так анализирую просто, но среди женщин… Ну, вы знаете, ну что, допустим, я недостаточно отшлифовала деталь, это достаточно, но на это редко кто шел. Это просто самоубийство было самое настоящее. Но количество неисправных деталей, которые вырабатывались, было достаточно много.

И. То есть это как бы спонтанно и неорганизованно?

Р. Нет. Вы знаете, организованно, такое впечатление, что это просто выдумка. Потому что это невозможно было. Это постоянный глаз за тобой был.

И. То есть ни о каком организованном сопротивлении речи не шло?

Р. Я думаю, что нет. Ведь, допустим, предать человека, были редчайшие случаи, ну тогда расправлялись, как я вам сказала, что Надя Кальницкая сказала, если кто-то бы выдал, допустим, тебя, мы бы его сами задушили. Вы знаете, здесь умышленное такое убийство, да. Вот возьмите, я, к примеру, скажу о брате. Когда ему сказали о расстреле родителей и четырехлетнего ребенка, то он как врач, гуманный человек, добрейший человек, он вышел и первого попавшегося пленного застрелил. Он всегда рассказывал, что до сих пор я не могу забыть его глаза, и, конечно, я не должен был этого делать. Это оказалось необычным, потому что если какой-то преступник делает подобное, но когда гуманный человек делает, то, конечно, травма на всю жизнь.