Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Вы знаете, это точно так же, аналогично был такой же вопрос, когда я вернулась и было командировочное предписание на руках, удостоверение все-таки за подписью такого лица, как генерал-майор, руководитель сектора, и, однако, в органах надо было разрешение получить, не было паспорта, а он меня спрашивает: «Чем вы можете доказать все это?» Я говорю: «Вы знаете, я ваш коллега. Поднимите мое дело, которое пришло вместе со мной». Он действительно вызвал сотрудника, и тот ему принес, и когда он прочел, он больше ни звука не сказал. Написал: прописать и выдать паспорт. Я когда пришла домой, все в доме, сестра, муж ее, все близкие стояли, стояли и ждали, потому что знали, что меня могут не прописать. А притом он мне сказал: «А почему вы решили именно в Москву?» Я говорю: «А вы мне не скажете, куда я еще могу, если нет ни родителей, ни дома? Вот есть сестра, я и попросила, чтобы меня сюда». И когда я сказала, что вот документ на прописку, они все плакали – от радости, конечно.

И. Это все было в 1947 году?

Р. В 1947-м.

И. То есть несмотря на то, что вам предлагали остаться.

Р. Не то что предлагали, просили. Я же в секторе работала. Генерал Никитин сказал: «Ну, куда же ты? У тебя же ничего там нет? Ты даже не представляешь, куда ты сейчас едешь». Что можно сказать, я не могла дальше просто оставаться, несмотря на то, конечно, то внимание, которое там было уделено, такого в жизни больше никогда не было. Поэтому я так свято храню эти все документы.

И. То есть, находясь уже в послевоенной Германии, вы видели, как она менялась. Как это все происходило? Как жизнь складывалась?

Р. Жизнь в Германии?

И. Да. В послевоенные два года.

Р. Ну, во-первых, я должна сказать, что мы не обычно общались с населением. Потому что был даже такой случай, когда я, просто мне нужно было в город выйти, потому что мы были охраняемыми. И я проходила по улице, и подошел какой-то молодой человек и ударил меня по лицу, я поняла, что нужно сделать. С населением, конечно, мы не общались, только в своем кругу, среди военнослужащих. Первый праздник – День танкиста. Мне заказали вечерний туалет (смеется), такой красивый. В Берлине заказали. Потом был филиал в Шверине, отправили туда, значит, и мне прислали вечерний туалет, роскошный, с меховым палантином. И когда заиграла музыка, то подошел командующий танковой части и говорит: «Элегантная из элегантнейших». (Смеется.) Вот такие радостные, конечно, были моменты.

И. То есть это был первый праздник, который вы там отмечали?

Р. Да. Первый праздник – День танкиста. А в этом районе как раз, в Силезии, стояла как раз танковая часть.

И. Ну а, несмотря на то, что с гражданскими вы не общались, как вообще вокруг все менялось? Как восстанавливалась страна?

Р. Ну, Шверин не очень был разбит по сравнению с Берлином. Берлин, тот же вообще смешали, это была груда камней. Вот эта часть, где был Рейхстаг. Вот, допустим, я здесь стояла у киоска, у Бранденбургских ворот, а с этой стороны Рейхстаг. Вы знаете, камня на камне не было. Вот сплошная эта Александрплац, правая сторона особенно, полностью разрушена. В позапрошлом году я была в Берлине. И вот мы, значит, есть такая организация сейчас, которой хотят заменить «Фонд взаимопонимания»[760], на «Фонд будущего», вот как раз Урбан[761] организует. И нам предложили зайти, около Бранденбургских ворот есть комната тишины. Когда я зашла туда, говорят, проходите, вот такая темная комната, можете посидеть. Я вышла оттуда, и меня попросили дать ответ, то есть свое впечатление. Я не хотела писать, потому что на этом месте, этот дом памяти так называемый, там был бункер, где была гитлеровская… ну как бы ставка. И помянуть… это такое впечатление, что я посидела, как обычно, хотят память почтить, помолчать. Я, конечно, тут же поднялась и ушла. Когда я вышла, это только тот, кто не знает, что там было, потому что я была тут же, после освобождения в командировке была. И вот эта груда, вот этого бункера, груда камней. И там же устроили…Ну назовите Дом памяти о победе, они не сделают. А сейчас я была в Берлине, когда везла бывших узников разных концентрационных лагерей, там идет, конечно, реконструкция, город преобразовывается.

И. То есть жизнь сразу после войны постепенно восстанавливается.

Р. Она постепенно, очень долго. Вот я говорю, что прошло 60 с лишним лет и город фактически… Я вот была в Потсдаме, потом там, где подписывался акт о капитуляции.

И. Карлсхорст.

Р. Но понимаете, это такое впечатление, что это вот в какой-то степени подарок, что это существует цельно спустя столько лет. То есть они фактически сами себя восстановили. На западе, я была на западе тоже в Германии, ну там вообще там вообще не чувствуется, что была война. Вот возьмите даже Берлин, Бранденбургские ворота. С этой стороны все разрушено, с нашей, а так идет западная уже часть. Это как день и ночь. Там ни одного здания не было разбито, а бомбили именно вот эту часть. Ну, во-первых, там Рейхстаг был. Это понятно, но вот такая вот градация.