Равноденствие

– Отдохни, девочка. Сколько ночей ты не спала в удобной постели? Когда в последний раз ела горячий, не подгоревший на костре ужин? Я отвечу на все твои вопросы. Если хочешь, прямо сейчас. И обещаю ни разу не соврать. Но ты можешь стачала отдохнуть. Если хочешь.

Я посмотрела туда, куда указывала хозяйка: аккуратная маленькая кровать, укрытая непроглядной тенью даже тогдашним солнечным утром, поманила одеялом, обещая спокойный сон. Провалиться в спасительную темноту, не мучащую кошмарами, плотно укутывающую, не дающую вскочить по пять раз за ночь, озираясь в поиске источника отчаянного крика. Того самого крика, на который я не обернулась, когда бежала из Ноктис де Сол.

Вирке!

Он много раз с тех пор звал меня во сне.

Вирке!

Я не попрощалась, не объяснилась, не сказала, что очень сильно хочу его простить и что постараюсь когда-нибудь сделать это.

Вирке!

Я проклинала себя за это. Одно единственное «прости». Одно слово, которое могло изменить всё.

Вирке!

Возможно он уже забыл меня. Вздохнул спокойно, избавившись от взбалмошной требовательной девчонки и разделил наследство с кем-то весёлым, верным по-настоящему любящим его и часто, очень часто, говорящим об этом. С кем-то, кто лучше меня.

Как же я скучала. Но ни за что на свете не призналась бы в постыдном чувстве вины.

В тот раз Белен не явился ко мне в кошмаре.

В лесу солнце садится раньше. Пустой горизонт может лишь начинать алеть, подёрнувшись расплывчатой дымкой, только робко лизнуть языками тумана зарумянившийся золотистый диск, а в чаще уже ночь. Непроглядная тьма бродит между деревьями, обнимает стволы, трогает тенью листья. Она знает, что скоро наберётся сил и выберется из укрытия туда, откуда раньше её гнал невыносимый яркий свет, помнит, что нужно немного подождать, и всё вернётся к началу, к спокойной пустоте, ко мраку, в котором заканчивается жизнь и который родит новый радостный первый крик.

Темнота выползала из нор, поднималась от земли, набиралась сил. Она бродила вокруг крохотного домика, в котором когда-то теснились люди, не затихал смех, не затухали свечи, не остывал очаг. Она заглядывала в маленькие окошки и всё звала поздороваться юную наивную ведьму, не знающую ничего о собственной силе, и очень старую, очень одинокую женщину, глядящую на спящую гостью как на давно потерянного ребёнка.

Я открыла глаза, почувствовав наступление ночи. Темнота накрывала веки и слепила не меньше рассветного солнца.

– Я проспала весь день? – а казалось, не меньше недели. Я попыталась откинуть одеяло и вскочить, смущённая внезапной слабостью и непредусмотрительностью: на мгновение ведь прилегла, не собиралась засыпать!

Иона сидела на краю кровати, перетирая в ладонях ароматную траву, пригладила мои волосы:

– Ты очень устала. Стоило передохнуть.

Хотелось возразить, но матушка была права. Я пересилила себя и произнесла то единственное, что раньше вовсе не умела говорить:

– Спасибо.

А она и не требовала благодарности, молча поднялась, развернула укутанный плащом чугунок с чем-то пряным, невероятно вкусно пахнущим:

– Приготовила, пока ты приходила в себя, – пояснила женщина. – Надеюсь, не слишком мешала. Проголодалась?

Я не стала скрывать:

– Ужасно!

Каша оказалась самой вкусной из всех, что я когда-либо пробовала, хоть и всё равно подостывшей. Ни диковинные птицы, ни фрукты невероятных форм и цветов, ни изысканные десерты королевского повара не радовали так, как это простое густое варево, пряно щекочущее нос. Как ни старалась, а принять суровый вид и показать, что о цели визита я не забыла, не выходило. Пришлось сначала доесть и дважды облизать самую простую, грубо вырезанную из ясеня, ложку.

– Вы же не думаете, что сумели отвлечь меня?

– А я разве пыталась? – удивилась она. – И зови меня Иона. Или матушка. А то «вы»! Я не знатная госпожа, чтобы соблюдать этикет.

– Матушка… Иона, – как могла мягко проговорила я, – откуда ты знаешь, кто я?

– Хороший вопрос. А ты сама знаешь, кто ты?

И что она хочет услышать? Пытается выведать информацию или старается не напугать важным знанием?

– Я знаю, что мне лгали, что была неродной в семье.

– Вы с братом оба стали приёмными, это так, – Иона убрала посуду, покачав недовольно головой, достала из сундука гребень. – Совсем ты себя не бережёшь. Когда в последний раз причёсывалась? Я тактично промолчала: уже и сама не помнила. Времена, когда по полдня крутилась перед зеркалом, безвозвратно ушли, сгинули в другой, чужой, навязанной жизни. Матушка стала за спиной, неспешно взялась разделять пряди. – Но ты ведь знаешь, что он тебе не брат?

Щеки вспыхнули, а губы сами собой дрогнули, отвечая на призрачное прикосновение, оживляя видение, которое я так старательно хоронила в глубинах памяти.

– Знаю, – буркнула я, умоляя сердце стучать потише.