Равноденствие

– С-с-с-с! – я затрясла обожжённой рукой: браслет, прощальный подарок Айн, решил разогреться, как железный, и впиться в запястье.

Тонкая лента нитей ожила, принялась извиваться и резать кожу, нетерпеливо дёргалась.

– Да чего тебе надо?!

Тварь недоумённо покосилась: откуда бы взяться поводу для ругани? Кажется, на этот раз она вела себя удивительно покладисто, а морду в сумку с провиантом сунула совершенно незаметно.

Я принялась стаскивать проклятое украшение, но оно, как нарочно, ускользало и прижималось к руке так плотно, что не подцепить; попыталась порвать – и тут же с шипением сунула в рот обожжённый палец. Затрясла ладонью и, как ужаленная, забегала по поляне: ну как удастся убежать от собственной руки?

Вверх-вниз-вправо-влево!

Ай! Что ж так больно-то?!

Жгло нестерпимо, всё сильнее, сильнее… Ещё немного, и я бы начала отгрызать конечность.

А потом боль замерла.

Так же внезапно, как и появилась: затаилась, свернулась невидимым колдовским клубком, спряталась среди узлов и переплетений. Поскорее снять гоблинов подарок! Никак! Стоило сдвинуться хоть на шаг, браслет снова оживал, кусачим сторожем не пуская с места.

Я осторожно, прощупывая мыском границы невидимой тюрьмы, попыталась вернуться к стоянке. Браслет требовал идти к деревьям, под самые раскидистые кроны дубов, жалил, как только я норовила свернуть с пути, следил.

– Значит, в лес? – поинтересовалась я у него.

Тот не ответил болезненным уколом, а значит, согласился.

Айн оказалась права: мимо дороги в ковен я бы точно не проскочила.

Дубки сменялись дубами, те – дубищами, а они – настоящими исполинами. Лес темнел неясной тайной, приглашал в чащу, шутливо выхватывая солнечными лучами слишком правильные для непроходимого дубняка узоры. Морщинистые стволы темнели трискелями и узелками, так похожими на те, что сплетали мой браслет, листья шелестели потустороннюю песнь, понять и подхватить которую могли разве что фейри, ветки звенели, струнами подыгрывая, усыпляя, завораживая…

Тьма перестала глодать испугом, холодом подниматься к ногам и царапаться в животе. Она веяла тайной. Звала, предлагала разгадать загадку, прислушаться к мелодии, нырнуть в манящий прохладой омут в жаркий летний день.

Браслет вёл, уже не кусая жаром, а касаясь нежным теплом, лишь слегка направляя. Но меня и требовалось уже вести: ноги сами двигались, переносили через овражки, перелезали падуны²², скакали по чавкающим кочкам в болотистых низинах, помогали увернуться от протянувшейся через незримую тропу паутинку, перескочить через любопытного лягушонка.

Дубовая роща приглашала гостью в самое сердце. И гостья шла, не допуская мысли, что может угодить в капкан.

Я и не заметила, когда неразличимая, едва угадывающаяся стёжка превратилась в аккуратную дорожку, не зарастающую травой, не зарешётчатую прутьями. Дубы-исполины шуршали где-то высоко-высоко, а вьющийся по их стволам хмель сворачивался забытыми рунами, скрещивал пальцы, прорастая настоящим коридором, лазом, ходом для избранных в зачарованную темноту: рискнёшь ли пройти? Не испугаешься? Назовёшься достойной?

Я шла, оглаживая пальцами шелковистые листья, и те словно отвечали, прижимались нежными лицами к коже, прося толику тепла. Что ждёт меня на той стороне? Смерть? Или сама жизнь?

И нечего пенять на браслет! Он забытой верёвочкой свисал с запястья, не заставляя продолжать путь и не причиняя боли. Меня вёл не он, и даже не магия, сквозившая в каждой ветке, каждом звуке странного леса.

Любопытство. Только и всего. И, может быть, собственная дурость. Но в этом я тогда ещё точно не была готова сознаться.

– Кого же такого важного ты потеряла, что пришла искать его сюда, юная ведьмочка?

Она стояла, опираясь плечом о тело огромного, кажется, выше неба, дерева, мягко, по-матерински улыбалась, глядя сквозь пришелицу в глубину бора, и рассеянно переплетала невозможную, в руку толщиной, льняную косу. А у её ног, невесть откуда взявшийся в гуще леса крутился шустрый рыжий козлик с застывшим виноватым выражением на морде.

– Думаю, себя. Этого достаточно, чтобы стать желанной гостьей в вашем ковене? – я не могла ошибиться. Никогда прежде не видела матушку Иону, но знала, что передо мной, по-старчески щуря глаза от разрезающих полумрак солнечных лучей, стояла она. И только она могла дать уснуть на тёплых коленях и гладить по голове так, что казалось, нет на свете озлобленных людей, жадных королей и жестоких воинов; нет голода и болезней, слёз и ненависти, добра и зла. Лишь тёплые колени и усталые руки, перебирающие льняные пряди.

– Если ты так думаешь, то, конечно, достаточно, – скулы округлились от незаметной спокойной улыбки. – Наверное, устала с дороги, девочка? Пойдём, у меня есть травяной отвар. Ты любишь кипрей?

И не возникло ни малейшего желания отказаться или, не дай Богиня, напомнить себе, что незнакомцы редко приносят удачу.