Равноденствие

Ближе. Ближе. Ближе. Слишком близко. Так, что не осталось сил терпеть.

Я закричала, вложила в вопль весь страх, всю горечь – ладони запылали невыносимо жарким огнём, терзающим кожу и грозящим уничтожить каждого, кто притронется к нему. Как меч без рукояти, оголённое лезвие, раскалённый прут, обжигающий нас обоих.

– Не надо, – не то умоляя, не то угрожая, прошептала я.

Он сцепил пальцы на моих запястьях, потянул, заставляя спуститься, обжигаясь, мучаясь, но не желая сдаваться.

Его руки краснели, грозя навсегда остаться изуродованными шрамами, сливались в пламени с моими в единое целое, делили жар на двоих… И жар сдавался. Ещё пульсировал охватившей обоих болью, ещё отзывался всполохами умирающего сияния, но шёл на спад, отступал, прятался.

Белен отпустил мою сразу безвольно повисшую руку, требовательно сжал талию, вынудил стать как близко, как я не хотела; не должна была хотеть! Очень медленно, опасаясь, что огонь вспыхнет вновь, отпустил вторую ладонь, прошёлся пальцами вдоль спины, запутался в волосах и так же медленно, но сильно, уверенно, жёстко натянул их, заставил откинуть голову назад, снизу-вверх посмотреть в глаза, вспыхнувшие холодным светом, выдохнул прямо в приоткрывшийся от ужаса рот, заставляя проглотить каждое слово, судорожно вбивая его в глотку:

– Ты никогда не сможешь от меня сбежать. Я всегда буду с тобой. Как бы ни пыталась, как бы не спешила, я всё равно найду тебя. Поймаю, схвачу и запру в гоблиновом подвале, пока не начнёшь, наконец, хоть немного соображать. Я не пытаюсь тебя обидеть! Я хочу защитить тебя!

– И как, получается? – просипела я, распятая меж его ладоней, беззащитная, слабая и презирающая себя за то, как сильно мне нравилось находиться в его дрожащих от напряжённого желания руках. – Пока что ты лишь добился того, что я боюсь оставаться с тобой наедине. Как считаешь, обоснованно?

Убьёт.

Или чего похуже.

Я в ловушке, с бесполезной, не работающей рядом с ним магией, заперта, беспомощна. А он очень-очень зол.

Белен отпустил меня и отступил назад:

– Прости. Прости, я слишком устал и слишком разозлился. Не хотел напугать тебя. Просто… – брат криво усмехнулся, как делал всегда, когда проигрывал какую-то глупую, но казавшуюся в детстве безумно важной игру. – Просто надеялся на слегка иной приём.

Я перевела дух. Нет, он не превратился в мстительного отвергнутого мужчину. Белен всё ещё… Белен. Упрямый, уверенный, что всё знает лучше других, одинокий.

– У Ионы есть отвар из кипрея. Говорят, восстанавливает силы. Будешь? – я примирительно села за стол, понадеявшись, что этого приветствия хватит, чтобы забыть произошедшее только что.

Брат не стал садиться напротив, устроился рядом, невзначай коснувшись ногой моего бедра. Я напряглась, но не отстранилась, чтобы не вызвать новую вспышку гнева. Надолго ли он успокоился?

Белен опустил голову прямо на стол лицом ко мне:

– Ну, если ещё остались не разбитые чашки…

Я с трудом поборола желание вылить содержимое котелка ему за шиворот. А потом с не меньшим трудом искала хоть какую-то уцелевшую посуду.

– Когда ты ел в последний раз?

Всё такой же широкоплечий, с той же гордой выправкой и взглядом, всегда немного унижающим собеседника. Этот взгляд доводил до исступления знатных гостей отца и заставлял сходить с ума их привыкших ко всеобщему обожанию дочерей, вынуждал служанок сладострастно вздыхать, глядя вслед молодому лорду.

Когда я впервые застукала его с девкой, захотела убить обоих. Нет, то была не случайная мысль, не огорчение отошедшей на второй план сестры. Когда я услышала её похотливое щебетание, вздохи, которые нипочём не примешь за шаловливый флирт, я не прошла мимо. Не убежала, смущённая, не списала всё на шутку разыгравшегося воображения. Нам стукнуло по пятнадцать. Мы оба прекрасно знали, почему девушка может стонать и умолять быть с ней грубее.

Я шла по коридору, по которому в последний раз проходила об руку с матерью. Впервые за месяц после их смерти вышла из покоев, впервые захотела поговорить с кем-то. С кем? Конечно, с братом. Как он был мне нужен в тот миг! Как хотелось прильнуть к крепчающей с каждым днём груди, спрятать слёзы и услышать, в очередной раз услышать фразу, что ненавижу теперь всем сердцем: «Я всегда буду с тобой, Вирке».

А услышала совсем другое. Леди ушла бы, опустив взгляд, и никогда бы не вспоминала увиденное. А я заглянула в щель. Её раскрасневшиеся загорелые щёки, искусанные пухлые губы, задранное до самой талии платье и грязные руки, вцепившиеся в его плечи. В плечи моего Белена. Она откидывала голову и стонала. Он молчал исступлённо, зло двигаясь, наказывая её или себя. А я сжимала кулаки и хотела убить или умереть.

Я действительно стащила на кухне нож. И призвала камеристку, считавшуюся моей единственной подругой в комнату, чтобы уже не выпустить наружу. Но так и не достала из-под подушки припрятанный металл. Не смогла, не сумела заставить себя. А вдруг он её любил? Разве имелось у меня право лишать брата счастья, даже если оно истязающей жаром змеёй сворачивается в собственном сердце?