Разбитое зеркало

Спи спокойно, любимый город… Устало шел я по закрывшему землю асфальту, ища знакомое, и вдруг за коробками домов увидел собор — кирпичную церковь, мимо которой столько раз проходил с вокзала по еще пустынным и гулким улицам, когда утренним поездом приезжал после воскресенья на занятия из Кивиыли. И уже оттуда-то, из совсем далекого, казалось, давно позабытого, всплыло: гроза, трепетный свет молний, с двумя мальчишками стою в притворе этого собора, а ливневый дождь сплошно и глухо шумит по мостовой, куполу, по покатым плечам церкви… Ну да — тогда я еще учился в Кивиыльской начальной школе, помню — приехал с ребятами на какой-то сбор, по городу ходили вместе, потом втроем отбились от класса и заблудились неподалеку от вокзала. Парило, временами ворчал гром, наползала грозовая туча, и эта церковь рядом с нами ярко горела в солнечных лучах. Дыхнул, погнав тополиный пух, ветер, туча, опускаясь рваным краем, закрыла солнце, и на иссиня-темном фоне ее испуганно неслись тогда похожие на клочья тумана меняющие форму облака. Совсем близко повисла изломанная молния, и не успел угаснуть ее фиолетовый свет, как, расколов тишину, ударил гром и, словно отскакивая от булыжника, с треском раскатился по камням. Крупные дождевые капли испятнали мостовую, снова озарились багровые стены, и вместе с громовым раскатом хлынул обвальный дождь. Намокшие, мы тогда взбежали по ступенькам под навес притвора, створчатые двери церкви были приоткрыты, внутри тускло блестели оклады образов, подсвечники, перед большой иконой божьей матери теплилась лампада. Что-то трепыхнулось вверху — на узком кирпичном выступе жался залетевший под крышу голубок. Дождь барабанил по паперти, усиливаясь, дробно стучал наверху по жести, затем стихал, шлепал по наполнявшимся лужам, и было слышно, как совсем рядом, журча, выплескивался из водосточных труб на сумрачно блестевшие при вспышках молний камни. В последний раз уже где-то далеко прогромыхало, запахло свежестью и мокрой листвой, а из церковного полумрака наносило запахом ладана, восковых свечей и еще чем-то молитвенно-пряным.

Давным-давно отшумела та короткая летняя гроза, отгремела и во сто крат более страшная, задернилась опаленная рядом с собором земля, и повязанные темными платками две древние старушки, макая кисти в перепачканное краской ведро, сейчас тихонечко красили оградку.

Помнилось — дорога проходила рядом с церковью, теперь она оказалась в стороне, впрочем, может, и запамятовал — ведь минуло больше сорока лет… Я спросил у одной из старушек: где тут до войны была улица, кажется, вон там, где дома?

Продолжая красить, старуха строго глянула на меня:

— Я, мил человек, уже после сюда приехала. — Опустив кисть, кивнула на вторую старушонку. — И она вон не здешняя. Ходила сюда женщина с Кренгольмской стороны, та бы вам объяснила, так померла зимой, царствие ей небесное.

— А купол был раньше синий, — сказал я, как будто это имело сейчас какое-то значение.

Старуха снова взялась красить.

Отойдя, я оглянулся, церковь уже скрыли дома, возле выходящей во двор двери гастронома кудлатый возчик кидал в кузов грузовика пустые ящики, молодая женщина с полиэтиленовой сумкой вышла из подъезда, и высунувшийся из кабины шофер, лениво покуривая, глядел на ее загорелые ноги, пока она не скрылась за углом.

«А купол был синий», — мысленно повторил я. Было одиноко, как может быть одиноко в разрушенном войной городе, где уже никто не помнит того, что помнишь ты.

Вечером я пошел в кино. Рядом со мной место пустовало, на следующем, положив на колени лакированную сумочку, сидела миловидная, совсем молоденькая девушка. В белой блузке, с чуть проступающими на скулах крохотными веснушками, серьезными, даже грустными глазами, она вдруг напомнила мне ту давнюю неулыбчивую девчонку, о которой я вспоминал, бродя по городу. Может, только показалось, а может, эта девушка с трогательными веснушками в самом деле походила на ту. Сеанс не начался, я старался не смотреть на соседку, но было ощущение, будто рядом девочка из моего детства. Пришла в голову нелепая мысль — будем выходить из зала, скажу: «Милая, вы напомнили мне девчонку, с которой я учился здесь перед войной. Сегодня, через много лет, я приехал сюда. В первый и, наверное, в последний раз. Но это уже другой город, в нем нет никого из тех, кого я знал. Пройдемтесь по улице, пройдемте совсем немного, я должен кому-то рассказать о тех, кто здесь жил, у кого впереди было все страшное. Я чудак, мне надо поговорить, надо увидеть в чьих-то глазах сочувствие…»

Знал, что не подойду и ничего не скажу, но было легче от того, что мысленно разговаривал с этой девчонкой.