Разбитое зеркало

Женщины посовещались и дозволили. В деревне все вроде свои, не так велик стыд. К тому же они были и виноваты — заполнили баню раньше, чем настал их черед. Раздевшись, отворачиваясь от женщин, Антоныч налил в шайку воды, плеснул ковш кипятка в каменку и полез на полок, куда почти не достигал тусклый свет коптилки. Парился он всегда в старенькой шапке и рукавицах, до тех пор, пока не начинал как-то шипяще свистеть, после долго остывал на улице и только затем приступал к мытью. Однако среди маячащих белых женских тел и разноголосого бабьего гомона Антоныч чувствовал себя неловко. Наскоро похлеставшись и окатившись холодной водой, он вышел в предбанник и, прикрываясь распаренным березовым веником, стал искать подштанники. Но ни тех, в которых пришел, ни вторых, взятых на смену, не оказалось. Рубаха и портки лежали на месте, а исподние исчезли. Как ни бедно жили тогда в деревне, но никто у нас не воровал, не было греха. А тут приключился. Срамя бессовестных баб, Антоныч посовался по мокрым лавкам, напуганные женщины перерыли свое немудрое бельишко, и все же пришлось Антонычу бежать домой налегке. Не нашлась пропажа и назавтра. Потом поговаривали, что это дело рук Дарьи, имевшей на Антоныча за что-то зуб, а может, просто кто-нибудь прихватил его бельишко по ошибке, а признаться постыдился.

Но как бы там ни было, после случившегося Настасья заставила мужа рубить собственную баню. Лес рос под боком, кони были в руках у Антоныча, и между дел банька на задах в огороде была срублена. Теперь, помывшись, можно было идти домой в одном нательном белье.

От свежевыструганных плах в новой бане стоял терпкий сосновый дух, пахло распаренными березовыми листьями и раскалившейся каменкой, мгновенно превращавшей брошенную на кирпичи воду в горячий сухой пар. Хотя еще не стемнело, Антоныч щедро зажег лампу на подоконнике, и к банному окошку с улицы нальнула роившаяся в вечернем воздухе мелкая мошкара.

Мы с Петькой Баталовым вымылись первыми и обсыхали в предбаннике, к которому Антоныч еще не навесил дверь, когда появился запоздавший Серега. По-быстрому скинув рубаху и галифе, он с веником под мышкой зашел мыться, а мы, малость отдохнув, подались домой. В предбаннике остался один надевавший линялую одежонку Пышкин.

В ту весну я купил себе первую бритву, и хоть особой надобности в ней еще не имелось, только было собрался опробовать ее перед зеркалом, как заявился Серега.

— С легким паром. Присаживайся вон на табуретку, — пригласил я. — Бриться будешь?

Я как-то сразу не заметил того, что он сильно расстроен.

— Спасибо, побрили меня уже, — он прислонился к притолоке. — Триста рублей в бане из кармана вынули.

Я чуть не порезался.

— Не может быть!

— Да правда же. С чего бы я врать стал?

— Зачем же ты с такими деньгами в баню?

— Зачем, зачем… Разве подумаешь? Ведомость на зарплату из сельпо сегодня прислали. Я сто трешниц отсчитал — домой, а тетка Настасья навстречу: «Ступай в баню, первый пар захватишь». Захватил, елки-палки… Думал, как раз матери на налог.

Губы его дрогнули.

— Может, обронил? — предположил я.

— Да нет же. Я еще, когда раздевался, в кармане пошарил, — были. А одеваться вышел — чисто.

— Не могли наши взять, Серега.

— И я думаю — не могли. Я на этого мальчишку грешу, на детдомовского. Пойдем в контору, мужики уже там. И он тоже.

В конторе были все, кто только что вместе мылся. Арсентий Васильевич постукивал пальцами по столу, Антоныч, ссутулившись, курил, Тихоныч с хромым кузнецом Ванюшкой вполголоса, как на поминках, о чем-то переговаривались, два Шурки и Пронька подавленно молчали. В сторонке сидел испуганный Пышкин со страдальческими глазами. Чем-то он напоминал мне нескладного человечка, каких иногда рисуют дети, — не старичок, не мальчик…

— Ну, кажись, все в сборе, — когда мы вошли с Сергеем, сказал Арсентий Васильевич и обвел собравшихся взглядом. — Скверный случай у нас вышел. Язви тебя, какой твой, Антоныч, табак дерзкий. — Он закашлялся. — Говорить даже неохота. Так вот, у Сергея только что триста рублей украли. Чужих в бане не было, выходит, кто-то из нас. Давайте по совести разберемся между собой — кто мог это сделать?

— Этакого сраму сроду не бывало. — Антоныч бросил окурок к печке. — Сроду.

Я вспомнил про его пропажу, но промолчал. Антоныч не любил, когда ему напоминали о ней, да и случай сейчас был куда серьезней.

— Когда Серега в предбанник вышел, я еще окатывался, — нарушил затянувшееся молчание Ванюшка. — И зашел раньше него. Все видели.

— Ага, — подтвердил Петька Вагапов. — А мы с Димкой вместе одевались.

— Про других, как говорится, не знаю, а я Серегиных денег не брал, — сказал Пронька.

— Я тоже.

— И я, — повторили по очереди все и вольно или невольно посмотрели на Пышкина.

— Я тоже не брал, — глухо сказал он, сделавшись совсем бледным.

— Пограничную собаку бы сюда, — сказал Петька Вагапов. — Как в кино про Джульбарса казали. Она бы моментом по следу.

— Обыск нужно сделать, — предложил Ванюшка, который всегда был сторонником крутых мер. — Никакого Джульбарса не надо. — Он в упор посмотрел на Пышкина.