Разбитое зеркало

— Бабы дюжие, — сказал председатель и задумался. — Придется, однако, коров к работе приучать, шибко сушит землю.

— Не дело это, — Ольга вздохнула. — Одна маета. — И, помолчав, спросила: — Так куда новеньких посылать?

— Вот еще грех на нашу голову, язви тебя. — Арсентий Васильевич сплюнул на цигарку и посмотрел на закат за рекой. — А солнышко в тучу садится. Хотел с завтрашнего дня посевную на три пряжки перестраивать, так, однако, еще погода переменится. Нечего загадывать, утро вечера мудренее. С утра и определимся. Заодно с детдомовцами решим.

Солнце не зря закатывалось в тучу — ночью пошел снег. Наутро хлопья летели густо, как зимой, и все вокруг стало белым: крыши, городьба, улица. Противоположный берег утонул в мутной мгле, только реку снег был не в состоянии забелить, и она, вздувшаяся, набирающая где-то в верховье силу перед половодьем, несла мимо деревни темную воду, по которой плыли к Оби запорошенные плоты.

Когда я пришел в контору, Арсентий Васильевич сидел спиной к окну на своем обычном месте — с краю у стола. Тут же были Ольга и конюх Антоныч — коренастый, широкоплечий мужик. Техники в нашей артели тогда еще не имелось, и где было не под силу людям, в ответе были лошади. Работы коням было много, и потому Антоныч по значимости был в колхозе вроде как сейчас главный инженер, а то, пожалуй, и больше, потому что инженер самолично тракторы и машины к работе не готовит, а тягловая сила тогда в основном зависела от Антоныча. Мужиком Антоныч слыл хозяйственным, справедливым, и только оттого, что не знал грамоты, не попал в свое время в председатели.

— Долго вытягиваешься в постели, — недовольно сказал мне Арсентий Васильевич, когда я отряхнул снег с шапки.

— Погода…

— При чем тут погода? В контору сейчас надо пораньше приходить.

Он был не в духе и, очевидно, еще долго бы меня отчитывал, если б в дверях вслед за угрюмым Пышкиным, державшим в руках матрасовку, не появилась разгневанная Дарья. Не поздоровавшись, она подтолкнула мальчика в спину:

— Забирайте своего Епишку, не нужны ваши трудодни. Мало мне своего теленка обихаживать, на што мне такое…

— Обожди ты, не собирай че попало, — перебил председатель. — Объясни толком.

— Прудится он, вот и весь толк.

— Как же это, парень? — подивился Арсентий Васильевич.

— А в детдоме много таких, — сказала Ольга и покраснела, потому что была сильно конфузливая. — В детстве они пужаные, или еще отчего… Их там ребятишки «моряками» дразнят. Они и спят в отдельном корпусе.

— Из морского корпуса, значит, этот… Ну, дела, язви тебя…

Арсентий Васильевич забарабанил по столу.

— Моряк с печки бряк, — хмыкнул я.

— Не скалься, тут дело сурьезное, — строго произнес Антоныч.

— Пошла я, хлеб у меня в печи. — Дарья взялась за скобу. — Не знаю, кто такого на фатере держать станет.

Дверь хлопнула. Под раскисшими ботинками Пышкина таял мокрый снег.

— Куда теперь с ним? — спросил Арсентий Васильевич.

Ольга отвела глаза, Антоныч придавил о подоконник недокуренную цигарку и решительно хлопнул себя по колену:

— Раз тако дело, возьму парня к себе. Не на улице же ему погибать.

— Настасья-то у тебя обиходная, — с сомненьем произнес Арсентий Васильевич. — Не примет.

— Ниче. Лечить надо парнишку. Весну и лето мы с ним по культстанам жить будем, а к зиме, може, наладится. — Прищуренные глаза с заветренного лица глядели по-доброму. — Ниче, — повторил он. — Отговоримся от Настасьи.

— Еще вот-ни-вот Кондратьиха придет с отказом, может, и другой такого же сословия, — сказал Арсентий Васильевич, повеселев.

— Заходила я давеча к ней, ничего она не говорила, — ответила Ольга.

— Надо, однако, мальца на постой вести. — Антоныч взял лежавшую на лавке шапку. — Да коней сгонять напоить. Вся работа седни стала. Дарья тебя хоть покормила? — обратился он к Пышкину.

Тот промолчал.

— Скупа, ох скупа, холера. Ну, пошли.

Следом ушли остальные, а я принялся записывать трудодни в лицевые счета колхозников. На дворе заголубело, и солнце погнало с крыш превратившийся в воду недолговечный снег.

Спустя некоторое время в окно увидел детдомовцев. Послонявшись по берегу, вскоре они куда-то исчезли.

Я было собрался идти обедать, когда в контору зашел мой погодок Серега Плотников, здешний продавец. Большую часть дня он обитался дома или в колхозной конторе, в лавке торговать было нечем: соль, мыло, спички в бумажных пачках — вот почти и весь ассортимент. Имелась и мука, но до вольного хлеба ждать было еще больше года, а колхозникам муку не продавали.

— Наделало слякоти, елки-палки, — Серега старательно вытер ноги о затоптанный мешок под порогом. — А то думали, уже лето вам.

С улицы донеслась замысловатая ругань — матерился кладовщик Тихоныч. Забористые присловья он присовокуплял к каждой второй фразе, но сейчас, судя по тону, не ради красного словца, а от большого расстройства.

— Не вздышет. С чего бы? — лениво сказал Серега.

Мы вышли на крыльцо. Размахивая руками и безутишно ругаясь, с берега к конторе шел Тихоныч. Скуластое небритое лицо его выражало крайнее возмущение. Старик он был заполошный, с ним постоянно что-нибудь приключалось.