Разбитое зеркало (сборник)

Хозяйка, старая, седенькая, с белёсыми усиками над верхней губой сидела в распахнутых сенцах и чистила картошку, тщательно собирая очистки в сдавленное ведёрко – мечтала, когда фронт уйдёт отсюда, наши потеснят фрицев, завести какую-нибудь живность, поросёнка или козу. Увидев старшего лейтенанта, хозяйка проворно поднялась со скамейки.

– Здравия желаю, тётка Марфа, – поприветствовал её Горшков.

– И тебе того же самого, товарищ командир, – старушка поклонилась Горшкову, – в том же количестве.

– Скажи, тётка Марфа, а речка здесь где-нибудь имеется? Или пруд бы. Искупаться, помыться, постираться надо. Куда ваши мужики купаться раньше бегали?

– Не бегали, а ездили.

– Как это?

– На велосипедах. Километрах в семи отсюда речка протекает. Ия называется.

– А ближе? Ближе ничего нет?

– Нету, миленький, – лицо тётки Марфы сожалеющее сморщилось.

Семь километров во фронтовых условиях – это много. Уйти из части на семьсот метров – это ещё куда ни шло. А семь километров – это дезертирство.

– Как же это вы моетесь, тётка Марфа? Ведь в селе же у вас ни одной бани.

– В кадках, товарищ командир, в кадках. В тех самых, в которых потом капусту и огурцы солим.

Горшков представил себе, как какой-нибудь замшелый, до костей пропитанный вонючим потом мухрик промывает в кадке свои пахучие причиндалы, освобождается от дурного воздуха, набившегося в желудок, затем, выплеснув из кадки грязную воду, забивает её свежей, мелко порубленной капустой, – и передёрнул плечами.

– Ну и нравы у вас, тётка Марфа…

– Так повелось ещё со времён царя Алексея Тишайшего, – ответила шустрая старушонка. – Народ у нас небрезгливый, спокойный.

– Всё ясно, тётка Марфа, – старший лейтенант козырнул хозяйке, будто высшему воинскому чину и вышел из сенцев. Уже за дверью пробормотал невнятно: – Все ясно, что ни хрена не ясно.

Искупаться, привести себя в порядок было негде, ехать за семь километров речных раков тащить никто им позволит, придётся воспользоваться бочкой.

Связистки тоже готовились.

Правда, двое из них – хохотушка Катя и красавица Жанна находились ещё на дежурстве, но это ничего не значило, к пятнадцати ноль-ноль они должны освободиться, Ася же с Инной стареньким заполненным горящими углями утюжком гладили гимнастёрки с юбками и чистили кирзовые сапоги.

Одежду гладили на всех, на всю команду, чтобы девочки, придя с дежурства, не теряя времени, переоблачились, подначепурились и, похорошевшие, всей гурьбой двинулись бы к разведчикам.

– Разведчики – это элита армии, – глубокомысленно размышляла тем временем Ася, – в штабных бумагах на первой строчке стоят.

– На тебя глаз положил старшина, – прервала её Инна.

– А мне их командир глянулся…

– Мне старший лейтенант тоже нравится, – призналась Инна, – он такой… интеллигентный, обходительный. Взгляд умный.

– Господи! – Ася прекратила гладить, потянулась сладко. – Если б не было войны… как было бы хорошо! Я бы обязательно поехала в Москву.

– Я тоже хочу в Москву, – встрепенулась Инна. Вся серьёзность стекла с неё, будто дождевая вода, угрюмые глаза потеплели.

– Сходила бы в Большой театр, потом в Малый, – не слыша её, продолжила Ася, – а потом…

– Я бы тоже в Большой театр сходила бы, и от Малого не отказалась… Это так интересно!

– А потом бы я поступила в институт, – сказала Ася.

– В какой?

– Ну, конечно же не в связь – неинтересно. Поступила бы в институт, где художников по модам готовят. Вот это была бы жизнь!

– Всё это мечты, Аська, мечты несбыточные. А пока мы имеем фронт, грязь, боль, редкие письма из дома, приставанья обовшивевших мужиков, вырвавшихся из окопов в ближний тыл. Собственно, ты сама всё это знаешь, чего я тебе говорю. И пока война не кончится, ни о каких институтах ни думать, ни мечтать просто не моги, Аська!

– М-да, нарисовала ты мне перспективку! Даже пальцы дрожать начали.

– А вот этого не надо, – повысила голос Инна. – Отруби!

– А ты, оказывается, жестокая, – неожиданно проговорила Ася.

– На войне невольно станешь жестокой, – отмахнулась от начальницы Инна, – сама знаешь…

Лёгкая тень побежала по лицу Аси, оставила свой след, улыбка, гулявшая на губах, исчезла. Война научила её жить одним днем – остался день позади и хорошо, Бог подарил его, теперь надо вымаливать другой день, с тревожными глазами ловить следующие сообщения – не прорвались ли где немцы, не сбросили ли в нашем тылу десант, не засечено ли в тылу немецкой тяжёлой артиллерии, которая может обстрелять любой, даже на двадцать километров удаленный от линии фронта штаб, и так далее… Шансов погибнуть у любой из девчонок-связисток было много больше, чем шансов выжить.

– М-да, – удручённо пробормотала Ася, – ручки тоненькие, ножки тоненькие, а жить-то хочется. А я, дурёха, про Москву распространяюсь, про институт, где художников по красивой одежде готовят… Тьфу!

– Не расстраивайся, Аська! – подластилась Инна к подруге. – Это я тебе ложку дёгтя в бочку мёда ливанула. А ты и скукожилась. Не сдавайся, подруга, держи нос выше!

– Ага! – Ася хмыкнула. – А хвост пистолетом.