Разбой

– Так что там за неведомая отпяленная удотень? – донёсся голос Самбора. – Ингви?

Овсяник первоначально удивился прозрению пришельца, затем нашёл его совершенно закономерным – схоласты, даже громкоголосые и чрезмерно вовлечённые в круговорот тщетности, тоже были хранителями древнего знания.

Ингви, и природно довольно бледный, полностью позеленел:

– Я увидел, теперь не чаю, как бы развидеть…

– Фотокитон есть у кого? – с надеждой спросил поединщик.

– Есть, – предсказуемо, но всё равно приятно для Овсяникова уха, отозвался Гамчен.

– Светописец одержимый, – едва слышно донеслось бормотание Чачамокожа.

– Всё сфотографируй! Отсюда, ближе не подходи! Кости, и это! – Овсяник указал на ранее скрытую под снегом метину, багровевшую на скале.

Пять форм, четыре замкнутых, две открытых, в переплетении узловатых нитей не то грибницы, не то чудовищной паутины.

– Недобрый знак, – сказал подъехавший венед.

Он наконец сообразил, что для управления яком, руки не нужны. Як знает, куда тебе нужно. А куда як не пойдёт, и тебе не след.

– Это ведаула, – с усилием произнёс струившееся кровавой тьмой нижних миров слово поединщик. – Самбор, расскажешь, что видел, своему мистагогу. Ингви, всё доложишь шкиперу. Гамчен и Чачамокож, вы со мной пойдёте к учителю. В долину придётся добираться через Кейтов перевал.

Гамчен раздвинул телескопическую трубку небольшого фотокитона, направил его в сторону ступеней, что-то подправил, щёлкнул, и завертел рукояткой перевода.

– Объясните, – взмолился Ингви. – С какой беды их так разбульзило? Лучевая болезнь? Котёл распада где-то взорвался? Тогда нам всем…

Штурман спешно сбросил меха, расстегнул пояс, едва не уронив меч, и полез под панцирь, копаясь в поисках чего-то. Вытащенный предмет открывался, как карманные часы. То, что он поведал, несказанно обрадовало Ингви:

– По лучемеру – ничего! Тогда что же…

Взгляд всё ещё бледного более обыкновения ямта вновь упал на останки обезьян. Овсяник передал копьё Чачамокожу, нахмурил брови, и наконец сказал:

– Несколько лет назад, появилось новое поверье. А может, и не новое. Гамчен, всё снял? Поехали.

– Погоди, дай карту подобрать! – Ингви уже перенёс ногу через круп яка.

– Оставайся в седле, ничего не подбирай.

– Надо бы взять пробу, – с необычным для него сомнением в голосе сказал Самбор. – В доспехах с биохимзащитой. Вернёмся, спросим Кромбьёрна, может, есть на «Хранительнице»?

Тур, читая намерение Овсяника, засопел и повернулся.

– Через перевал засветло бы успеть. Самбор, езжай снова впереди.

– Новое поверье? – спросил Чачамокож.

Пришлось объяснить:

– Демон пытается проникнуть в пятый мир из нижних миров, и сулит приверженцам силу и власть. Всё это уже было, но есть и новое.

– Случайные последовательности? – спросил Самбор, не оборачиваясь. – Так лук убрать пока?

И то, схоласт оказался кое во что посвящён. Перебиваемый его порой пугающе проницательными вопросами рассказ о демонолатристах занял большую часть пути к перевалу – несмотря на то, что Овсяник опустил многие подробности, преимущественно связанные с мезофизикой событий в выше– и нижестоящих мирах.

Впрочем, часть этих подробностей не внушала особенного доверия и самому поединщику. Они упоминались в единственном источнике, не имевшем подтверждения: в руки учителя неисповедимыми для непосвящённых путями попала рукопись безумного мистика Коносфоно, пожранного тьмой. Основная идея повествования, насколько можно было определить из на первый взгляд (а возможно, и на второй) бессвязных каракулей безумца, сводилась к тому, что новое демоническое вторжение, в отличие от предшествовавших, не начиналось в одном из четырёх нижних миров брамфатуры земного круга, а было замышлено извне, из десятого мира. Таким образом, если верить Коносфоно, демон, чьей печатью была ведаула, своим происхождением существенно отличался от ранее известных мезофизических захватчиков наподобие Чернойожа или ымах-Крагыра, что делало борьбу с ним особенно трудной.

Всё это вежество, даже будь оно достоверным, мало помогло бы в борьбе с непогодой на перевале, где путешественников встретили ледяной ветер и двухаршинный снег. Пятерым пришлось менять черёд, чтобы головной як или синий тур не обессилели. Здесь стоило вспомнить, что следовало сторониться несвоевременной смерти – а замёрзнуть, застряв в снегу, хоть и ради благого дела, но переоценив собственные силы, значило завершить круг второпях, не к сроку, из-за неизбегания вредного.