Разбойничьи Острова

Их восьми дней, сгоревших в лихорадке, Наэв запомнил лишь кружение цветных пятен и бесконечное удивление — раньше и не подозревал, что бывает настолько плохо. Но и мертвую Ану он не помнил. Утес, зреющую панику, бунт Симара — во всех деталях. Ану у дерева — нет, словно солнце его ослепило. Воображение рисовало страшные картины, где ее пытали заживо, и она кричала, как Игн, и не умирала от тысячи стрел. Наверное, в бреду привиделось. Этот мираж навсегда остался перед глазами, а реальность ускользала, словно мокрая рыба из рук. Весь тот отчаянный рейд он не говорил об Ане. Даже с Дельфиной. Даже мысленно с самим собой. Как наваждение, преследовала уверенность, что любимая встретит его дома. Знал, конечно, что этого не будет, в лодке объяснял дочери: матушка не вернется. А потом увидел свой дом пустым — и оборвалось что-то внутри. Все на свете позабыв, рухнул на пол и зарыдал. Маленькая Ана, думал он потом, ничего не поняла. Играла рядом с соломенной куклой, зарывая ее в сухую траву. Потом забралась к нему и уснула на руках, как когда-то другая Ана.

Он не искал смерти — что бы там Тина ни воображала. Не задавал вопроса: как жить без первой, последней и единственной любви? Как ему жить было определено укладом Островов за века до его рождения. Прошло года три или четыре, а Наэв каждый день удивлялся заново: ведь нет его Аны, действительно нет, как же это возможно??? Самым странным оказалось, что к этой мысли можно привыкнуть. Для друзей и родителей, для Дельфины хромоножка застыла радостным и грустным воспоминанием. Для Наэва — она словно медлила где-то, стала невидимкой, но не ушла насовсем. И не уйдет — в смерть Аны он не мог поверить так же отчаянно, как не верил когда-то в ее любовь. Чуть больше двадцати лет им было отмерено до Берега Зубов — ничем он не заслуживал такое сокровище. И вот без Аны с ним остался каждый день, каждый миг, когда называл ее своей, когда мечтал о ней, когда хотя бы видел ее, флиртующую с другим. И еще дочь, последняя искорка ее жизни.

Таверна в монландском городке. Все города Регинии, на взгляд человека с Островов, были одинаковы — слишком многолюдны. Немощеная улица, на которой десятки ног месили пыль, навоз, содержимое ночных горшков. Город благоухал выгребной ямой и десятками потных тел. Таверна показалась Наэву сточной канавой улицы. Региния славилась несколькими сортами вин, но не благодаря этому закутку, где всякий сброд за гроши напивался до полусмерти. Во время рейдов напиваться строго воспрещалось — хотел бы Наэв первый раз в жизни ослушаться в месте получше.

Он не подозревал о существовании календарей и не слыхал слова “годовщина” — но ощущал именно это. Те же ветра, те же летние созвездия, вечер всем похож на тот, последний для Аны. Сегодня — лучше уж чужой грязный город, чем тэру, для которых день такой же, как любой другой. В сомнительной таверне никому не было дела до человека, говорившего по-регински с акцентом.

Там Наэв и увидел ее. И точно мог бы сказать, что с первого взгляда среди других ее выделяла чистота. Регинские проповедники, любители рассуждать о чистоте дев, не упомянули бы служанку из таверны — но ее действительно вымыли не далее, как неделю назад. Явно старалась, чтобы смотреть на нее было приятно. Платье на ней было почти без пятен, из крашеной и когда-то добротной ткани, но латаное-перелатаное. Должно быть, переходило по наследству несколько поколений. Она разливала вино, застенчиво улыбалась гостям и замирала, когда те шарили по ней руками. Возле Наэва вроде бы пару раз задержалась дольше необходимого — девочка, едва ли на десять лет старше его дочери и более, чем на десять лет, моложе его самого.

…самый возраст Белых Лент, Ану в ее годы он и за руку взять не смел…

Он видел, как хозяин, которого девочка называла дядей, влепил ей оплеуху. Отныне девочка разносила вино и шарахалась от пьяных рук, вытирая слезы. Наэв подметил, что личико у нее по-детски круглое, но щеки впалые, худые, руки потрепаны работой, но пухлые, с детскими короткими пальцами. Едва ли она всегда ела досыта, поэтому и не расцвела, как могла бы. Молчаливый даже с родными, он вдруг подумал: ее ведь совсем некому пожалеть. И неожиданно для самого себя улыбнулся ей:

— Сядь рядом.

Служанка повиновалась. Ему показалось, что охотно. Сжалась на скамье, глядя в пол, но украдкой разглядывая чужака и не смея дать волю любопытству. Морской дьявол. Настоящий. Даже самый наивный взгляд не принял бы Наэва за регинца.

— На моей родине, — произнес он, отвечая на не заданные вопросы, — столь взрослых девиц не бьют. В чем ты провинилась?

Она руками всплеснула от удивления:

— Никто не бьет? Даже муж?

…кто посмел бы тронуть Ану? А вот ему Ана однажды чуть пальцы не сломала деревянным пестиком…