— Если не отрежет тебе ничего! Без чего красотки любить перестанут! — шутка вызывает бурный восторг, потому что всем известно: немало женщин с первого взгляда влюбилось в зеленоглазого лантиса.
…он ни разу не пожалел о том, что мальчишкой сбежал из дому, — его жизнь должна была течь
Виланский сеньор окликает лантиса, велит найти коня.
Рассвет начался с новых воплей, Госпожа озарила три дерева. И привязанных к ним людей — красноречивое предупреждение всем разбойникам, забаву для регинских лучников. Хвалясь меткостью, они целились то в ногу, то в плечо, чтобы рана не стала смертельной. Игна и Тирува за ночь истерзали в клочья, но они были еще живы. Один истошно кричал, то ли умоляя, то ли проклиная, второй так и не издал ни звука. И третье дерево, третья жертва… Обнаженное, беспомощно выставленное на показ женское тело чуть вздрагивало от вонзавшихся в него стрел. Она ни разу не подняла головы.
У Дельфины бестолково завертелась мысль: “Зачем они раздели ее? Мужчин ведь не раздели…”. Крик застрял в горле, вместо нее заголосила Меда.
Дельфина услышала собственный голос:
— Наверное, она упала с лошади…
Едва удержалась, чтобы не спросить вслух: “Что они делали с ней всю ночь?”. Эхом отозвалось в голове каждого: “
Дельфина все еще опиралась на Наэва и не видела его лица. Почувствовала, что он вздрогнул всем телом, зашатался, сжал ее так крепко, что перехватило дыхание. Потом резко тряхнул головой, кулаки стиснул, наверное, до крови. У нее все плыло перед глазами, на голову давило тяжелое молчание
Одни боги знают, сколько прошло времени. Игн больше не кричал, а корчился молча, потом совсем перестал реагировать на кромсавшие его стрелы. И, наконец, Дельфина увидела рядом с ним метнувшуюся тень Мары. Потом Мара пришла за Тирувом. Лучники сосредоточились на Ане. Отходили на сто шагов, на двести — как она сама перед деревянным столбом на стрельбище. С утеса не разглядеть было, льет ли кровь из тела Аны, как это бывает у живых, или едва сочится, как у мертвых, но Дельфина была уверена:
— Братик, ее убили давно… Наверное, еще ночью.
Змеехвостая Мара не приблизилась к хромоножке, потому что забрала ее намного раньше. Но богиня сама решает, кому дано ее видеть. Наэв, Меда, родители Аны — если будет, кому рассказать им про этот день — никогда не узнают наверняка, умерла она раньше всех или позже.
Наэв ответил очень тихо — одной Дельфине:
— Ей уже не больно…, — обернулся к остальным, произнес мертвенно-спокойно. — Вы же знаете! Кораблю приказано ждать нас сутки, а потом искать вдоль всей Тихой Дороги.
Нет, не удалось разбить молчаливого отчаяния, охватившего утес. Но ему, Выбранному Главарю, пусть даже худшему из всех Главарей,
— Даже, если погибли гонцы, “Плясунья” уже идет сюда!
Симар, сын Феры и Симара, наконец, возразил вслух:
— Выбранный Главарь, “Плясуньи” больше нет…
— Кто тебе сказал это? Регинцы?
Заговорили разом все:
— Выбираться надо по одному.
— Спрыгнем в воду, попробуем уйти в лес, хоть кому-то повезет.
— Но лес очень далеко. Нам не пробиться, не спрятаться.
— А какой выбор? Мы все равно, считай, покойники.
Дрожащий шепот Меды:
— Братья, “Плясунью” ведь охраняют дозорные. Может, они заметили…?
Беспощадная уверенность Симара:
— Регинцы
— Темноты надо дождаться!
— Хвост Мары! Дождемся мы только новых стрел!
— К ночи половина и шевельнуться уже не сможет! Если они решаться штурмовать утес — голыми руками нас возьмут!
— Сейчас! Прямо сейчас!
Ухмылка Тины:
— Сейчас! А то скучно мне сидеть, как ворона.
Дельфина переводила взгляд с одного на другого и понимала, что слышит мертвых: в безумной попытке никто не выберется. Тина думает о том же, но ей все равно — ждать регинцев на утесе или прорываться через тех же регинцев. Она в своей стихии: живой не сдастся, прихватит к Маре столько врагов, сколько сможет. А смерть, своя или чужая, мало что для нее значит. Если это и есть храбрость, то Дельфина предпочитала бояться.