Разбойник Кадрус

– Слушай, – продолжал Жорж, оживлявшийся по мере продолжения своего рассказа, – слушай. Дядя мой только сделал первый шаг ко всем гнусностям, которыми он окружил молодого человека, вверенного его попечениям. Он непременно хотел захватить в свои руки сто тысяч, принадлежавшие мне… С наклонностью повелевать, которая была и всегда будет главным недостатком моего характера, я сделался начальником, героем людей, которые содержались вместе со мной. Чтобы избавить их от малейшего неудовольствия, я всегда был готов на все, даже нарушать суровую дисциплину, установленную в нашем строгом доме. Ни тюрьма, ни побои не удерживали меня, когда дело шло о том, чтобы защитить одного из моих товарищей против того, что казалось мне несправедливостью. Надо сказать, между людьми, над которыми я имею теперь право жизни и смерти и из которых многие мои бывшие товарищи по заключению, преданность моя вошла в пословицу, и это немало способствовало к составлению моей страшной шайки и к привлечению ко мне всех людей, которые стоят вне законов общества. Как ни были продолжительны годы заключения, они, однако, прошли. Я вышел из тюрьмы, но вышел с весьма дурной характеристикой. Говорили, что со мной сладить нельзя… Я заплатил обществу за проступок, которого я не делал, а между тем общество еще не простило мне. «Он вышел из тюрьмы!» – кричали все и удалялись от меня, указывая на меня пальцем. Я вернулся в тот город, где провел мои первые годы, но должен был искать другое местопребывание. У меня в сердце была только ненависть. Скоро должна была наступить жажда мщения. Я забыл сказать, что по приговору суда я был лишен гражданских прав до двадцатипятилетнего возраста. Следовательно, капитал мой должен был оставаться в руках моего дяди; до того времени он должен был давать мне проценты. Но проценты эти любезный дядюшка отдавал мне с большим вычетом. В моем положении и с моей неопытностью в законах мне было очень трудно проверить его. Я наделал долгов, а когда кредиторы стали надоедать мне, я надавал им векселей. Ведь у меня был капитал. Векселям наступил срок, меня взяли за долги в тюрьму. Дядя предвидел все это, и мой капитал все оставался в его руках. Он должен был сберегать его для своего любезного сынка, который в тот день, как меня засадили в тюрьму, был сделан где-то прокурором.

– О боже мой! – вскричала Жанна, вся в слезах. – Возможно ли одному человеку выдержать столько неприятностей? Как я о тебе сожалею, мой бедный друг!..

– О, благодарю, моя возлюбленная Жанна! – сказал Жорж, и слеза, может быть единственная, которая с детства омочила его веки, слеза, сверкнувшая при бледных лучах луны, покатилась по его мужественному лицу. – Благодарю, – повторил он, – благодарю за единственную минуту счастья, испытанную мною. Но что ни расскажу я тебе теперь, не осуждай меня. До сих пор я был жертвой. Я должен был сделаться палачом. Смерть моего дяди была решена.

Жанна невольно задрожала при этих последних словах. Жорж почувствовал этот трепет.

– Я говорил тебе, – вскричал он, – что у тебя недостанет сил следовать за судьбой Кадруса, человека, поклявшегося в вечной ненависти к обществу. Да, я поклялся! Око за око, зуб за зуб, до тех пор, пока я не паду в этой борьбе. Ты видишь бездну, Жанна де Леллиоль! Остановись… Еще не поздно!.. Ты забудешь Кадруса, когда увидишь, как покатится его голова.

Вместо ответа молодая девушка, не способная произнести ни одного слова, судорожно прижала его к своей груди и с испугом осматривалась вокруг, точно хотела избавить Жоржа от страшного наказания, вызываемого им. Ее неистовые поцелуи показывали, что она готова на все. Жертва была полная. Какова бы ни была его судьба, она принимала ее безвозвратно. Молодой человек понял все.