Разбойники

Рацман(Роллеру). Ради горнила Плутона, с колеса воскрес ты, что ли?

Шварц. Ты дух его? Или я стал дураком, или это ты в самом деле?

Роллер(запыхавшись). Это я. Жив. Цел. Как думаешь, откуда я теперь прихожу к вам?

Шварц. А ведьмы тебя знают! Ведь мы уж совсем тебя отпели.

Роллер. Еще бы! Я сорвался прямо с виселицы. Вот спроси у Швейцера. Дайте мне стакан водки. И ты здесь, Мориц? Я уже полагал увидеться с тобою на том свете. Дадите ли вы мне водки: меня всего разломило. О, мой атаман! Где мой атаман?

Шварц. Сейчас! сейчас! да говори же, рассказывай, как ты улизнул оттуда? как ты опять с нами? Голова у меня идет кругом… С виселицы, говоришь ты?

Роллер(выпивает бутылку водки). Ох, славно! Как зажгло! Прямо с виселицы, говорю вам. Что вы стоите да зеваете? – я был всего в трех шагах от лестницы, по которой должен был взойти в лоно Авраамово… так близко, так близко… Словом, я был уже совсем запродан в анатомический кабинет, с костьми и кожей – и ты мог бы сторговать мою жизнь за щепотку табаку. Атаману обязан я воздухом, свободой и жизнью.

Швейцер. Это была знатная штука, братцы, о которой стоит рассказывать! За день узнали мы только через наших шпионов, что Роллеру приходится туго, и если небо не обвалится в этот день, то он завтра же, то-есть – сегодня, последует по пути всей плоти. «Ребята!» сказал атаман: «нет ничего слишком большего для друга! Спасем ли мы его или нет, но засветим, по крайней мере, ему погребальный факел, какого еще не было ни у одного короля!» Собралась вся шайка. Мы шлем к нему нарочного – и тот в записочке, которую успел подбросить ему в суп, извещает его обо всем.

Роллер. Я отчаивался в успехе.

Швейцер. Мы выждали время, пока опустеют проходы. Весь город так и валил к месту казни; всадники, пешеходы и экипажи – все перемешалось. Шум, крик, пение псалмов далеко раздавались. «Теперь», сказал атаман, «зажигай». Малые пустились, как стрелы, зажгли город разом с тридцати трех концов, бросили зажженные фитили к пороховым погребам, церквам и амбарам… Morbleu! не прошло и четверти часа, как северовосточный ветер, который также, вероятно, косился на город, словно помог нам и метнул пламя на самые верхушки. Между тем, мы бегаем из улицы в улицу, как фурии, и кричим на весь город: «пожар, пожар!» Вой, крик, стукотня; гудит набат. Наконец, пороховой погреб взлетает на воздух: казалось, земля лопнула пополам и небо распалось на части, а ад ушел еще глубже на десять тысяч сажен.

Роллер. Мой конвой оглянулся назад: весь город горел, как Содом и Гоморра. Горизонт в огне; дым валит клубами; тысяча гор повторяет адский грохот. Панический страх овладевает всеми. Тут я, пользуясь минутой, мигом сбрасываю с шеи проклятую петлю. Уж до того доходило, братцы! Вижу, все окаменели, как Лотова жена. Я рванулся – да через толпу, да тягу. Отбегаю эдак шагов на шестьдесят, сбрасываю с себя платье, бросаюсь в реку и плыву под водою до тех пор, пока не скрываюсь у них из вида. Мой атаман – тут как тут с лошадьми и платьем. Товарищи, вот как я спасся. Моор! Моор! дай Бог тебе поскорее попасться в такой же омут, чтоб мне можно было отплатить тебе тем же.

Рацман. Шельмовское желание, за которое тебя стоит повесить. Тем не менее это была уморительная штука.

Роллер. Это была истинная помощь в нужде: вам ее не оценить. Для этого надо – с петлею на шее, как я – заживо прогуляться к могиле. А эти ужасные приготовления, эти отвратительные церемонии, причем с каждым шагом, на который становят тебя дрожащие ноги, проклятая машина, на которой скоро отведут тебе квартиру, все ближе и ближе восстает перед тобою в лучах восходящего солнца! А поджидающие палачи! а ужасная музыка, которая еще до сих пор гремит в ушах моих! а карканье проголодавшихся воронов, сидевших десятками на моем полусгнившем предшественнике? Это все… все… и сверх того еще предвкушение того блаженства, которое цветет для нас на том свете. Братцы, братцы! и после всего этого вдруг лозунг свободы. Это был сладкий звук, как будто на небесной бочке лопнул невидимый обруч. Слушайте, канальи! Уверяю вас, что если м мне пришлось из раскаленной печи выпрыгнуть в холодную, как лед, воду – переход был бы слабее того, который я почувствовал на другом берегу.

Шпигельберг(громко хохоча). Бедняга! пропотел же он не на шутку. (Пьет). С счастливым возрождением!

Роллер(бросает стакан). Нет, клянусь всеми сокровищами Маммона, я не захотел бы переиспытать всего этого во второй раз. Смерть не прыжок арлекина; а предсмертные муки еще ужаснее самой смерти.

Шпигельберг. Вот она, взорванная башня… Смекаешь теперь, Рацман? – оттого-то целый час так и пахло кругом серой, как будто проветривался весь гардероб Молоха. Это была гениальная штука, атаман! Я завидую ей.