Разбуди меня к августу

– Ты наркоман, Май. И хоть слез с кислоты, но искал любой источник эйфории. Перепутал постнаркотическую депрессию с чувством вины. Ты влюбился бы в любого человека, способного тебе показать хоть что-то новенькое. Ты ждал конца затянувшегося дна – и лекарство ценил бы больше всего. Твоя уязвимость после отказа от наркоты дала мне все шансы раздавить тебя как таракана.

– Наверное. Но тогда почему я продолжаю это чувствовать до сих пор?

– Так ведь все психи на чем-то зациклены! – обрадовала она и продолжила рассказ: – А знаешь, что многие люди сразу же согласились мне помочь? Даже бабуля, которая ни разу в жизни не ввязывалась в аферы. Оказывается, людям не нравится, когда среди них живет гниль. Всем не нравится, кроме такой же гнили. Далеко не все участники получили по заслугам, к сожалению, а ты остался центральным персонажем. Гордись. Только ее родители ни о чем не знали, но отдали ее телефон по первой просьбе – им было все равно, а я стала как будто символом надежды. И я их надежду оправдала, хотя они и не догадываются. Я, например, собой горжусь, хоть и сделала однажды дяде Матвею больно в процессе издевательств над тобой.

Я очень устал. Хотя устал я уже давно. Прошли годы с тех пор, как я окончательно устал. И я не гордился ничем, я даже любовь отца успел назвать своей самой главной в судьбе катастрофой. Если я гниль, то утонул в поддержке точно такой же гнили. Но и она иссякает, я уже видел разочарование от того, что я их подвел и сломался. Что никогда не был достаточно сильным для благородного титула гнили.

– Ладно, и чего ты хочешь, Октябрина? Чтобы я сдох? Только скажи, ведь я все еще сижу на тебе как на наркоте. Скажи – и я сделаю, потому что мне давно насрать, кто режиссер, лишь бы мне больше никогда не рулить.

Она встала и наклонилась надо мной, обдавая знакомым запахом. Прошептала в ухо самым нежным из своих голосов:

– О нет, Май, теперь я хочу, чтобы ты жил. Я хочу, чтобы каждую минуту своей долгой-долгой жизни ты ощущал себя раздавленным тараканом без любви, без сострадания, без возможности быть понятым и принятым. Я ведь могу на тебя в этом рассчитывать?

Я не ответил. Я так и сидел с закрытыми глазами всю свою вечность после того, как она ушла. У меня впереди еще много таких вечностей.

С трудом разлепил веки, когда санитар начал звать меня слишком настойчиво. Я могу спросить у него, была ли здесь девушка или мне она показалась. Он или ответит, или мне снова впишут в дело «острое состояние». Я промолчал. Но не из-за страха. Просто ответ уже давно ни на что не влияет.